«О чем бы я ни думал, всегда помню об Освенциме»

В 2002 г. Венгрия ликовала: впервые Нобелевскую премию по литературе получил венгерский писатель. Но многие мадьяры недоумевали: «Какой же он свой? Кертес – чистокровный еврей, а выдвинули его на эту премию немцы». Для него самого награда оказалась сюрпризом, хотя к тому времени он уже был известным писателем.

 

«Моя родина – Венгрия»

Имре Кертес родился 9 ноября 1929 г. в Будапеште. Родным языком единственного ребенка в ассимилированной еврейской семье (дед Адольф Клейн в период мадьяризации нацменьшинств в Австро-Венгрии сменил фамилию на Кертес) был венгерский.

Имре исполнилось десять лет, когда родители разошлись, а сына отдали в интернат. В Венгрии свирепствовал авторитарный режим Хорти, который ввел антисемитские законы. В марте 1944-го вермахт оккупировал Венгрию, к власти пришел пронацист Салаши.

Имре не было и 15-ти, когда в июле 1944 г. его арестовали и отправили в Освенцим. По совету бывалого узника он при селекции прибавил себе два года, чтобы попасть в группу пригодных для работы мужчин, а не в число детей, подлежавших уничтожению.

Писателю было уже за 70, когда из мемориального комплекса «Бухенвальд» он получил копию списка лагерников на 18 февраля 1945 г., где в графе «Выбыли» нашел запись о смерти узника № 64921 Имре Кертеса. Его спасла тяжелая болезнь и помещение в лазарет, где он 13 апреля 1945 г. дождался прихода американских войск.

Вернувшись в Будапешт и окончив школу, Имре в 1948 г. поступил на работу в столичную газету Világosság. В 1951-м она стала органом компартии, журналиста уволили как «идеологически невыдержанного» и отправили служить в армии. По возращении он подрабатывал на радио и в Институте кинематографии. Это были годы тоталитарного правления сталиниста М. Ракоши. Чтобы не оказаться «тунеядцем» и не попасть на «перевоспитание», Имре пришлось устроиться рабочим на завод, а по ночам он писал в стол или занимался переводами.

 

«Я всегда хотел понять, почему люди такие»

Литературное творчество стало для него синонимом жизни, лейтмотивом – память об ужасах нацизма. Однако первое произведение о Холокосте Кертес решился написать лишь в 1960 г. Работа заняла десять лет, еще пять ушло на то, чтобы добиться публикации. В социалистической Венгрии эта тема была не востребована, так что роман «Без судьбы» остался вне внимания критики и общественности. Название книги Имре толковал так: «Судьбой может быть путь, проложенный тобой лично». А узники лагерей – нацистских и коммунистических – прозябали в навязанном им аду. Вернуть себе право на активное выполнение предназначения в жизни и означало для Кертеса превозмочь Холокост.

Книга повествует о еврейском мальчике Дюри Кевеше, попавшем в гетто, затем – в концлагерь, где он учится «жить жизнью, в которой невозможно выжить» и становится свидетелем деградации жертв насилия. Подростка поражает, как логично все продумано немцами. И герой приходит к абсурдному выводу в духе Кафки: «Еще в гимназии нас должны были бы учить Освенциму». Случайно выжив, он излагает свои злоключения другим как нечто нормальное в мире, где торжествует зло.

В 1977 г. вышли повести Кертеса «Следопыт» и «Детективная история». В 1988-м он издает книгу «Фиаско», еще через два года появляется «Кадиш по нерожденному ребенку» – последняя книга в трилогии об одиссее Имре Кертеса. «Когда я начинаю думать о новом романе, – признавался он, – это всегда начинается с мыслей об Освенциме… Начать жить заново нельзя. Я продолжаю жить той же самой своей обезжизненной жизнью». Протагонист книги – тот же персонаж, ставший мужем красавицы-еврейки, рожденной после войны и мечтающей о ребенке. В ответ женщина многократно слышит резкое «нет», мотивируемое страхом мужа иметь детей в мире, где возможен Холокост: «Никогда с другим ребенком не должно произойти то, что произошло со мной, в моем детстве... А если он потом скажет: „Не хочу быть евреем“?»

Кертес слыл диссидентом, но эмигрировать из Венгрии после 1956 г. не решился. В рассказе «Английский флаг» он пиcал: «Мы понимали, что правит нами банда, руководствующаяся в своих действиях законами уголовного мира. И вторжение советских войск в Венгрию – самая что ни на есть настоящая бандитская акция, оставившая глубокий шрам на нашей совести». Он поселился в Берлине, но вскоре вернулся на родину, хотя понимал, что и после краха диктатуры коммунистов наследие прошлого еще долго будет проявляться. В повести «Протокол» (1991) Кертес показал произвол бездушных властей в посткоммунистической Венгрии и пришел к выводу: «В этой стране, где мне выпало жить, все статьи закона всегда… направлены против меня и беззаконны... Десятилетиями терзаемый, дрессируемый, с ущербным сознанием, пусть и не до смерти замученный гражданин; даже сейчас и здесь меня ошеломила... острая жалость к себе, пронзительная мысль, что я прожил жизнь так, как прожил, и что черная печать недостойной этой, нечеловеческой жизни так глубоко врезалась в мое подсознание. До сих пор я жил как раб, скрывая от всех свои мысли, талант, подлинную свою сущность, ибо знал, что там, где я живу, я могу быть свободным только как раб».

Кроме художественных сочинений Кертес писал мемуары и публицистику. Его романы изданы на многих языках, два из них экранизированы. Он получил четыре венгерские литературные премии и орден Св. Стефана, медаль им. Гёте, большой приз Лейпцигской книжной ярмарки, премию Германской академии языка и поэзии, избран членом Академии искусств в Берлине. Кертес стал лауреатом Нобелевской премии «за то, что в своем творчестве он ищет ответ на вопрос о том, как индивидуум может продолжать жить и мыслить в эпоху, когда общество все активнее подчиняет себе личность...» Имре Кертес скончался 31 марта 2016 г. и похоронен в Будапеште.

 

«Нельзя заставлять быть евреем»

О своем детстве Кертес вспоминал: «Мы были городские, будапештские евреи, то есть никакие евреи (но, конечно, и не христиане), которые, правда, пост в Судный день соблюдают строго, до полудня, во всяком случае, обязательно». А вот дальние родственники из венгерского села, сожженные позже в Освенциме, были «настоящими» евреями: «утром – молитва, вечером – молитва, перед едой – молитва, перед вином – молитва, а вообще, люди они были добрые и славные». Только в концлагере Имре понял, кто он на самом деле: «Для меня становилось все более важным, что я тоже еврей, а особенно когда постепенно выяснилось, что обстоятельство это наказуемо смертью. Потом я смирился с мыслью о своем еврействе... каким-то предзакатным смирением хорошо сознавая, что и эти мысли прекратят свое существование, как только прекращу свое существование я».

Кертес не придерживался иудейских традиций, но принадлежность к еврейству считал определяющим фактором в своей судьбе. Он неоднократно посещал Израиль, поддерживал его и активно боролся против антисемитизма. Писатель психологически точно описывает смятение персонажа, узнавшего о своих семитских корнях: «Пока он пользовался привилегиями нееврея, он страдал из-за еврейского бытия, точнее, из-за всей безнравственной, подавляющей, убийственной и самоубийственной системы привилегий и ущемлений. Страдал из-за некоторых своих друзей и сослуживцев, из-за их злобы, ограниченности, фанатизма. Крайне угнетали его неизбежные бесплодные споры об антисемитизме, поскольку антисемитизм – это не убеждение, а... „мораль отчаяния, неистовство самоненавистников, витальность гибнущих“. С другой стороны, он и в своем отношении к евреям испытывал определенные трудности и неловкость, поскольку пытался любить их, но никогда не был уверен в успехе такого рода попыток».

В интервью газете Die Zeit Кертес заявил, что чувствует себя в Будапеште изгнанником, ему «трудно работать там, где господствует откровенный антисемитизм». Он вышел из Союза венгерских писателей в знак протеста против терпимости его руководства к юдофобии: «Не желаю, чтобы по прошествии тюремных десятилетий тоталитаризма меня заталкивали в дефиницию „еврейства“... Никогда не отказываясь от своего происхождения – этой случайности, определенной в небесах, – я не стану терпеть ущемления из-за моих метрических данных... Я не прячусь ни в какую расовую, национальную или групповую идентичность и не прошу полномочий, чтобы стать ее рупором и ее именем судить, отвергать, предавать анафеме».

Порой Кертес впадал в отчаяние из-за равнодушия общества к трагедии еврейства: «Таков современный мир; у тебя здесь нет своей судьбы, то есть возможности двигаться к своей цели: тебя ведут лишь обстоятельства. Если ты еврей, что ж, носи желтую звезду, иди куда скажут, хоть бы и в газовую камеру». И все же для него были абсолютно неприемлемы как агностицизм Л. Витгенштейна («Освенциму нет объяснения»), так и скептицизм Т. Адорно («Можно ли после Освенцима жить дальше?»). Личный опыт пребывания в нацистской преисподней он счел достаточным для того, чтобы стать свидетелем в суде над преступлениями перед человечеством: «Я считаю особой удачей, даже даром небесным... то, что я как заклейменный еврей смог побывать в Освенциме, что благодаря своему еврейству я все же пережил что-то такое, посмотрел в глаза чему-то такому, знаю раз и навсегда что-то такое, от чего не отрекусь никогда и ни за какую цену». Обратившись к Торе, Кертес почувствовал в себе призвание помогать миру извлечь уроки из зловещей истории Шоа: «Если бы пророк Моисей вел дневник, он, вероятно, записал в нем что-нибудь в таком же роде перед тем, как выйти к евреям и позвать их в сорокалетние странствия в поисках Ханаана». Именно в этом он и увидел свою миссию: «Я – медиум, посредством которого дух Освенцима обращается к людям. Освенцим говорит из меня... Освенцим и все, что имеет к нему отношение, – величайшая травма европейского человека. Может быть, понадобятся десятилетия, даже столетия, пока мы это осознаем».

 

Давид ШИМАНОВСКИЙ