Два Тевье на одной лавочке

Когда стало известно, что в Москве появится памятник Михаилу Ульянову, моя первая реакция была: «Только в образе Тевье!» Поэтому, когда вечером сын сказал: «Наверное, лучше всего на Арбате», я, еще не осознавая почему, категорически не согласилась: «Где на Арбате? Там места нет», – и стала думать: «Действительно, где? В Большом Николопесковском? Точно места нет. Может быть, поближе к Щукинскому училищу, в сквере рядом с Вахтанговым? Или у Симоновской сцены? Но это детище в большей степени Евгения Симонова». И только когда сердце учащенно забилось: «Хорошо бы так, как раньше мне мечталось: Ульянов и Михоэлс – два Тевье – сидят на лавочке и разговаривают о жизни, о России и о нас сегодняшних», – пришло понимание, что памятник должен быть у дома Андрея Александровича Гончарова на перекрестке Большой и Малой Бронных, напротив памятника Шолом-Алейхему.

И это мое понимание, а еще раньше – мечта об общем памятнике Ульянову и Михоэлсу возникли не на пустом месте и не вчера, а формировалось годами и окончательное завершение получило в день памяти Сергея Сергеевича Евлахишвили, когда ни один журналист не вспомнил, не написал и не сказал в телеэфире о нем ни слова. Человека предали забвению и на телеканале «Культура», и на телеканале «Театр».

А ведь Евлахишвили, поставивший спектакль «Тевье-молочник» на телевидении в 1985 г., выпускник того же, что и Ульянов, Щукинского училища, более того, его однокурсник и друг (в годы учебы они жили в одной комнате в общежитии), всю свою жизнь посвятил именно телевидению. Начинал как режиссер Ленинградской студии телевидения, затем, вернувшись в родной Тбилиси, восемь лет работал главным режиссером Грузинской студии телевидения. И более 20 лет – на Центральном телевидении, вначале главным режиссером Главной редакции цветных программ телевидения, а затем режиссером Главной редакции литературно-драматических программ. Тяга к театру оказалась сильнее карьерных амбиций. С 1987 г. до самой смерти в 2004 г. профессор Сергей Евлахишвили преподавал на кафедре экранного искусства в Институте повышения квалификации работников телевидения и радиовещания.

Но если вы сегодня зададитесь целью найти о нем более подробную информацию, то результат будет более чем скромным. Несколько сухих фактов биографии, дублирующихся на разных сайтах, посвященных кино и телевидению. А ведь он поставил на телевидении множество замечательных телеспектаклей. «Театр Клары Газуль», «Когда-то в Калифорнии», «Мартин Иден», «Ричард III», «Сирано де Бержерак» – эти и множество других его телеспектаклей смотрятся с большим интересом и сегодня не только благодаря занятым в них актерам. А с Евлахишвили работали такие звезды советской сцены и экрана, как Георгий Тараторкин, Юрий Богатырёв, Леонид Филатов, Готлиб Ронинсон, Валерий Золотухин. В его телеспектаклях играли и снимались практически все актеры Вахтанговского театра.

И вдруг в день 95-летия – ни одного упоминания в СМИ! Неудивительно, что народная артистка России Людмила Васильевна Максакова, рассказывая накануне о Сергее Сергеевиче, говорила, что, вспоминая о нем и о том безвозвратно ушедшем времени, «можно вспомнить народную мудрость „что имеем не храним, потерявши плачем“. В данном случае речь идет о том, что потеряло телевидение и что оно приобрело. О приобретениях вообще говорить не хочется. А что потеряло… Потеряло огромную культуру и такое уникальное явление, как телетеатр».

О том, что о Сергее Сергеевиче информации ничтожно мало, я поняла еще в 2015 г., когда писала свой материал «Еще раз про любовь, или Евреи и Вахтанговский театр». Единственное, что я тогда нашла, была запись программы из цикла «Телетеатр. Классика» телеканала «Культура», автором которого был Константин Худяков. Запись 2000 г. с участием Михаила Ульянова, Георгия Тараторкина, Ольги Остроумовой и самого Евлахишвили. И хотя программа была замечательной, мне этого было недостаточно. А жизнь ежедневно доказывала, что Сергей Сергеевич незаслуженно забыт. Поэтому я обратилась к молодому и талантливому режиссеру Театра им. Вахтангова Владимиру Бельдияну с просьбой записать воспоминания вахтанговцев о Сергее Сергеевиче, чтобы позже сделать фильм о его творчестве. Эти воспоминания мне и хотелось бы привести, прежде чем я объясню, почему считаю, что памятник Ульянову должен быть именно в образе Тевье, непременно вместе с Михоэлсом и почему для меня этот памятник будет памятником и Евлахишвили.

Евгений Федоров, заслуженный артист РФ: «Что касается Сережи... Вот говорят: интеллигентный человек. Считая, что это какое-то стертое, старомодное, ироничное понятие. Нет. Он был именно интеллигентным человеком. Его суть – уважение к человеку. К сожалению, такие люди уходят из нашей реальности, из искусства, из театра».

Алексей Кузнецов, заслуженный деятель искусств РФ, заслуженный артист РФ: «Сергей Сергеевич Евлахишвили был человек светлый, что не так часто встречается, особенно в этой профессии. Режиссер – это по определению в некотором смысле тиран. И он таким должен быть, чтобы как бы иметь право продвинуть свои представления, свое прочтение материала, свое решение роли… Так вот Сергей Сергеевич был светлым человеком, с которым работать было очень легко, очень приятно, он все делал тактично, спокойно, он никогда не орал на артистов. Кроме этого он отличался хорошим вкусом. Он выбирал хороших авторов, хороших драматургов, он выбирал хороших артистов. И вот все это вместе, его мягкость, его интеллигентность, его культура позволяли ему быть очень высоким профессионалом. На телевидении не всегда и не все работали с такой степенью достоинства, как это делал Сергей Евлахишвили. Когда я с ним работал, все это тогда было вполне нормально. Теперь мне кажется, что это было замечательно. „Что прошло, то будет мило“, – сказал Пушкин, и он был на 100% прав. Это чудное было время. Тогда очень много делалось спектаклей, таких телевизионных, которых сегодня нет...»

Анатолий Меньщиков, заслуженный артист РФ: «Сергей действительно любил наш театр. Он любил всех наших актеров. Относился с трепетом ко всем нам. И не только к нам. Для него все были самыми любимыми людьми его жизни. Это всегда чувствовалось на экране. Вахтанговцев он снимал всегда. Скажу больше, он снимал не только актеров. У нас вахтерша была Ирина Семеновна Реброва, он во всех фильмах ее снимал. Роза Свиднева, помреж, он ее тоже практически во всех фильмах снимал. Был предан театру. Он же здесь играл еще студентом в „Великом государе“ и об этом много рассказывал. С ним всегда было интересно. Он многое знал, многое помнил. В Ленинграде работал с Товстоноговым. Делал спектакли не только на телевидении, но и ставил в театре. „Заслуженного деятеля искусств Грузии“ получил именно за то, что в Грибоедовском театре поставил несколько спектаклей. У нас Сергей Сергеевич поставил „Землю обетованную“ Моэма… Сергей был человеком из другой эпохи, из другого мира. Так сказать, ликвидированный класс. Он же князь был. Его же еще в училище все называли Князь. Но в то далекое время рассказывать о своем происхождении было опасно, и он тщательно скрывал свое происхождение. Но стать эту княжескую пронес через всю свою жизнь. Посмотрите на его лицо, и все поймете».

Людмила Максакова, народная артистка РФ, лауреат Государственной премии: «Сергей Евлахишвили был человеком в высшей степени образованным, тонким, умным, очень хорошо воспитанным, что сейчас является большой редкостью. На телевидении в те годы существовала редакция литературно-драматических программ, где ставили и снимали телевизионные спектакли. Режиссерами были и Александра Исааковна Ремизова, и Евгений Рубенович Симонов, и Сергей Сергеевич Евлахишвили, и Борис Эдуардович Ниренбург. Делали спектакли специально для телевидения. Приглашали актеров. Распределение было очень серьезное. Репетировали как настоящие театральные спектакли. А потом их снимали на пленку. Причем снимали довольно сурово, потому что это были тракты и тогда не было дублей. И если кто-то, не дай бог, делал ошибку, то вся съемка опять начиналась сначала. Так что это было такое испытание очень нервное, нужно было до конца проиграть целое сочинение. И когда Сергей предложил мне роль в телеспектакле „Театр Клары Газуль“, объяснить мое согласие можно только молодостью, которая самонадеянна. Потому что мою роль в „Карете святых даров“ играла сама Цецилия Мансурова, а короля играл сам Рубен Николаевич. Этот спектакль шел у нас в театре. Я его не застала, тем не менее перед такими авторитетами нужно было робеть. Но поскольку молодость не знает сомнений, робости не было. И в этом спектакле были заняты все актеры нашего театра. Это было удобно, потому что можно было выбрать график и сниматься, но работа была очень серьезная. При этом Сергей был невероятно мягким человеком. Все эти крики и вопли, которыми очень часто режиссеры злоупотребляют, стараясь проявить или свою волю, или муки творчества, у него отсутствовали. Сергей Сергеевич всегда хорошо знал, что он хочет. Более того, он был высочайшим профессионалом, все сцены были расписаны, раскадровка проведена заранее, и даже какая камера когда включается… Сняли мы всё довольно быстро, хотя сочинение это сложное, музыкальное. Все номера сделали в репетиционном зале и, когда пришли на съемочную площадку, все прекрасно знали, кто и что должен делать… Тоска по таким спектаклям конечно, существует… И, вспоминая то время, хочется сказать слова благодарности Сергею Сергеевичу за его чрезвычайно тонкое отношение к актерам, за его бесконечную интеллигентность, образованность и за то, какой он был прекрасный режиссер. Тогда это казалось нам явлением обычным, а сейчас мы об этом вспоминаем с некоторым сожалением и грустью, что больше, видимо, этого на телевиденье не будет».

Евгений Князев, народный артист РФ, лауреат Государственной премии РФ: «Сергей Сергеевич был удивительный человек. Папа нашего курса, потому что я учился с его сыном Сашей Евлахишвили. А Михаил Ульянов, Юрий Катин-Ярцев и Сергей Евлахишвили были три друга, однокурсники. И вот они приходили и нам рассказывали о профессии. Сергей Сергеевич в это время много снимал на телевидении и приглашал нас во все свои работы. Первые наши телевизионные работы были у Сергея Евлахишвили. Вечная ему память и благодарность и низкий поклон».

•

После таких замечательных слов о Евлахишвили, сказанных вахтанговцами, можно вернуться к теме памятника Тевье.

Спектакль «Тевье-молочник» был поставлен на телевидении в 1985 г., а его замысел возник задолго до этого. У Сергея Сергеевича был список спектаклей, которые он хотел успеть поставить. Исходя из этого плана он ежегодно вносил в свою очередную заявку 10–12 названий. Среди них восемь лет подряд был «Тевье-молочник». И все эти восемь лет Евлахишвили знал, что его Тевье должен сыграть Михаил Ульянов.

Когда спустя годы у самого Сергея Сергеевича спрашивали, почему на роль Тевье – «человека сомневающегося, человека ранимого и беззащитного» – он пригласил Ульянова, режиссер отвечал: «Многие воспринимают Ульянова лишь в определенном диапазоне его ролей: Председатель, Митенька Карамазов, маршал Жуков… – прямой, темпераментный, мужественный, честный, порой резкий, жесткий, суровый. И мало кто знает, какой это, в сущности, добрый и мягкий человек. Как тепло он относится к близким. Как постоянно находится в заботах – не о себе, о других людях».

В своей книге «Беседы о режиссуре» Сергей Сергеевич пишет: «Мы часто говорили с Ульяновым об этом образе, о самой повести Шолом-Алейхема задолго до нашей постановки. Во многом сходились, и прежде всего в том, что это произведение в высшей степени интернациональное, общечеловеческое, народное по своему духу, с точки зрения поднятых в нем проблем: взаимосвязь поколений, взаимоотношения детей и отцов, которые, в сущности, независимы от национальности, независимы от веков и народов. Меняется лишь их форма, но содержание остается то же. Отчуждение родителей и детей друг от друга. Боль родителей, страдание детей, которые вырастают из этого разобщения. Муки родителей, когда дети их не слушают и идут своей дорогой, а она кажется родителям неверной. Тема – вечна. Но она сопряжена еще и с другой: можно прожить жизнь вполне благополучно, но, жалуясь на свои мелкие болячки, так и не заметить всей ее красоты, всех ее радостей. А можно прожить тяжкую жизнь, какую прожил Тевье-молочник, и, тем не менее, благословлять ее в силу того, что эта жизнь, кроме страданий, дает и радости, кроме горестей – счастье, кроме потерь – приобретения. Тема благословения жизни – такой, какая она есть, такой, какой она складывается, – есть одна из главных в понимании роли Тевье. Жизнеутверждающее, жизнелюбивое, жизневлюбленное произведение. Да, конечно, в нем есть страдания и потери, горести и неудачи, непонимание и усталость, и тем не менее – оно благословляет жизнь!

„Мне кажется, – говорил Ульянов, – что это очень важно и существенно сегодня по той причине, что развелось очень много брюзжащих людей, очень много людей, которые сами не знают, чего хотят от жизни. Очень много людей, которые, палец о палец не ударив, продолжают требовать и ныть, считая, что кто-то им должен почему-то что-то давать, подавать, приносить и помогать. Это несчастье – не уметь видеть радости жизни в ее обыденности: в детском крике, в детском лепете, в детских слезах, в отцовском чувстве, в любви к жене, в любви к природе, в любви к людям, в дружбе, в товариществе, в солидарности при потере“. После подобных высказываний я задавал Мише вопрос: согласен ли он на роль Тевье? И получал лаконичный ответ: „Сначала получи разрешение на спектакль“».

И Сергей Сергеевич подавал заявки, из которых год за годом вычеркивался задуманный им спектакль «Тевье-молочник». Даже большинство коллег режиссера на телевидении воспринимало это иронически, они были убеждены, что для постановки Шолом-Алейхема не та ситуация: евреи уезжали в Израиль и США. Но Евлахишвили был убежден, что именно в этой ситуации необходимо поставить Шолом-Алейхема на телевидении, для многомиллионной аудитории. «Конечно же, я не рассчитывал на то, что это перевернет мировоззрение людей, но верил, что поможет разрядить напряжение сложившейся обстановки», – вспоминал Сергей Сергеевич.

•

У меня в 16 лет вообще не было никакого мировоззрения. Тевье Михаила Ульянова и Сергея Евлахишвили был первым евреем, которого я встретила в своей жизни. Но спектакль меня буквально потряс, врезался в память на всю жизнь. Впоследствии я не раз писала, что ни до того памятного дня, когда по телевидению показали спектакль, ни до сих пор я не бывала в Украине, местечковый колорит мне был незнаком. А тут он ворвался в мою жизнь, пробудив сначала любопытство, затем интерес, а с годами и желание быть частью этого народа. Помню, как горько я плакала, став уже взрослой, когда на свой вопрос услышала категоричное мамино: «С ума сошла?!» И только неожиданное вмешательство в конфликт трехлетнего сынишки, пытавшегося меня утешить («Евлеи – это Моисей»), примирило меня тогда с горьким осознанием действительности. При всем моем желании на вопрос: «Национальность?» я никогда не смогу ответить: «Да!»

Это сегодня, уже посмотрев спектакль Римаса Туминаса «Улыбнись нам, Господи!» и прочитав книгу Сергея Евлахишвили «Беседы о режиссуре», в которой он рассказывает и о спектакле «Тевье-молочник», я понимаю, что все мы на этой земле евреи, т. е. странники, и у каждого он свой – Ерушалаим.

Подавая заявку на 1985 г., Сергей Евлахишвили впервые не внес невезучее название. «Но, – вспоминал режиссер, – Константин Степанович Кузаков (главный редактор Главной редакции литературно-драматических программ ЦТ Гостелерадио СССР. – Н. С.), встретив меня однажды в коридоре, спросил: „Вы долгое время хотели поставить „Тевье-молочника“, у вас не пропало это желание?“… Я могу только гадать, почему все же „Тевье“ был разрешен к постановке председателем Госкомитета товарищем Лапиным…»

Возможно, повлиял авторитет Ульянова, который, хотя в дружеских беседах с Евлахишвили и отвечал ворчливо на его предложение сыграть главного героя, в иных местах, на самых разных уровнях неоднократно заявлял о своем желании исполнить роль Тевье-молочника.

Так или иначе, разрешение было получено, и работа над спектаклем началась. Сергей Сергеевич сам написал инсценировку. Очень серьезно подошел к выбору актеров: «Легко ли найти сразу пять статных, красивых, умных, а ведь именно таковы дочери молочника, молодых актрис? При этом все они если не внешне, то внутренне должны походить хоть в чем-то на папу с мамой, унаследовать их черты при собственном самобытном характере. И еще хотелось, чтобы лица их были не слишком знакомы телезрителям по другим ролям. Дело непростое. И пробы тоже складывались не просто. Для режиссера, потому что от числа претенденток у него начинало рябить в глазах. Соискательниц же ставила в тупик необычность испытаний. Им предлагалось разыграть не отрывок будущей роли, а этюды, как они делали когда-то на первом, втором курсах театрального института. Девушки недоумевали, а я просто искал нужные мне характеры. И нашел, а вместе с ними и актрис: Ольгу Чиповскую, Веру Сотникову, Елену Тонунц, Ольгу Тарасову и Марину Сахарову».

Помимо Тевье, которого непременно должен был сыграть Ульянов, также не требовали мысленных поисков и не вызывали сомнений еще два персонажа. Сергей Сергеевич «сразу и однозначно видел актеров, которые должны были их исполнить»: Борис Иванов – Лейзер Волф и Галина Волчек – Голда.

Свой выбор на роль Голды Сергей Сергеевич объясняет в книге «Беседы о режиссуре»: «Шолом-Алейхем не только через удивительный образ Тевье утверждает свое миропонимание, но и через образ его верной спутницы – жены Голды. Их жизнь – единый порыв, хотя складывается она из ежедневных будничных сцен и споров, во время которых герои повести частенько напрямую говорят устами автора. Без Голды доподлинно невозможно понять и характер Тевье. Я был убежден, что партнером Ульянова должна стать Галина Борисовна Волчек. А она решительно отказывалась, ссылаясь на предельную занятость – постановки в „Современнике“, за рубежом… Я понимал: большая актриса, она боялась подвести товарищей. Обещал, что буду репетировать с ней отдельно, в удобное для нее время. Должен сказать, что этого делать не пришлось. Во время репетиций, съемок Галина Борисовна не подвела меня ни разу. Однажды, когда она ехала на телевидение, у нее заглохла машина, Волчек оставила ее на мостовой, но на репетицию успела вовремя. Видимо чувство ответственности за порученное дело – непременное свойство больших актеров».

•

Телевизионная премьера спектакля состоялась 15 июля 1985 г. Спустя годы я узнала, что вместе со мной и миллионами других советских телезрителей в этот вечер спектакль смотрел писатель Вениамин Каверин. В статье «Два артиста», опубликованной в журнале «Знамя» № 8 за 1987 г., Вениамин Александрович напишет: «Я редко смотрю телевизор. Но когда был объявлен „Тевье-молочник“ Шолом-Алейхема с Михаилом Ульяновым в главной роли, я с нетерпением стал поджидать этот спектакль. У Ульянова разносторонний и глубокий талант. Но справится ли он с этой, казалось бы, далекой от него ролью? Этот вопрос, естественно, напомнил мне Михоэлса… Тот спектакль, который я видел по телевизору, – очень хорош. Прекрасно играет Михаил Александрович Ульянов. Я бы сказал, играет с необыкновенным тактом и (как это сделал бы Михоэлс) играет прежде всего характер… Весь спектакль построен совершенно независимо от того, каким поставил бы его Михоэлс, а между тем он производит не меньшее впечатление… На старости лет я чувствую: как было бы хорошо снова услышать из уст Михоэлса речь Тевье-молочника! Но Ульянов дал мне полную компенсацию этого желания»…

•

И все-таки почему в моем представлении памятник Ульянову неотделим от памятника Михоэлсу? Да потому, что сам Михаил Александрович нам это завещал! Однажды в разговоре с Матвеем Гейзером, напомнившем Ульянову его выступление в концертном зале «Россия» на вечере памяти Соломона Михоэлса, где он блистательно исполнил отрывок из поэмы Переца Маркиша «Михоэлсу – неугасимый светильник», Михаил Александрович, задумавшись, сказал: «Мне казалось тогда, что не я, а Тевье вышел на поклон к Михоэлсу». Матвею Гейзеру Михаил Александрович говорил: «Самого Михоэлса я видел один раз. Мы разговаривали с моим учителем в Щукинском театральном училище. И в это время по коридору шел Михоэлс – шел с каким-то человеком, разговаривал. Развевались волосы, развевалось пальто. Так и запомнился мне».

Мне же кажется, что они теперь встречаются каждый вечер у памятника Шолом-Алейхему и вместе гуляют, разговаривают, а потом присаживаются на скамейку и каждый думает о чем-то своем, прежде чем разойтись до следующей встречи.

И поэтому я, когда позволяет время, иду в Вахтанговский театр не от «Арбатской» или «Смоленской», а от «Пушкинской», мимо дома № 29, в котором жил Михаил Ульянов, по Большой Бронной, мимо синагоги, и на ее пересечении с Малой Бронной обязательно сворачиваю налево, чтобы пройти мимо памятника Шолом-Алейхему, а затем мимо Театра на Малой Бронной, где в прежние времена размещался ГОСЕТ, в надежде хоть однажды их встретить.

И хотя правительство Москвы вряд ли поддержит мою идею, а возможно, будет возражать и Елена Михайловна Ульянова, но для меня на Малой Бронной они сошлись: и Шолом-Алейхем с его Тевье, и Соломон Михоэлс, и Михаил Ульянов с Сергеем Евлахишвили. Рассказывая мне о Сергее Евлахишвили, все без исключения говорили, что «настоящими друзьями Михаила Александровича были только два человека – Юрий Катин-Ярцев и Сергей Евлахишвили». И я уверена, что Михаил Александрович огорчился бы не меньше меня, узнав, что его лучшего друга забыли. И, может быть, нам всем нужен именно такой памятник…

Наталья СТЕФАНИ