Яд доброты

Мы представляем классические образцы сатиры и юмора. Авторы этих произведений не перестают удивлять остротой мысли и безудержной энергией творческого куража. К тому же эти сочинения не утратили своей актуальности и могут служить ответом на заявления наших современников.

В первый вечер нашего знакомства Шванин спросил меня, почему я сегодня в черном галстуке.

– А так просто. Забыл купить.

– А вы любите темно-зеленые с золотистым оттенком?

– Темно-зеленые? – праздно спросил я, не желая придавать его вопросу острое значение. – Очень. В них есть что-то.

– Ну, так у вас завтра будет такой галстук. Ни больше, ни меньше как темно-зеленый... И именно я, если разрешите, преподнесу вам его.

Он торжествующе посмотрел на меня и, не дожидаясь благодарности, отошел в сторону. На другой день посыльный принес мне шванинский подарок; а когда следующий раз я надел его и пошел в гости к знакомым, где был и Шванин, я понял, что сделал непростительную ошибку. Увидев меня, Шванин отвел в сторону хозяина дома, позвал меня и, похлопав пальцами по галстуку, спросил:

– Каково?

– Что? – удивленно спросил хозяин, поглядывая на нас обоих.

– Галстучек-то? Каков?

– Да, галстук, – неопределенно бросил хозяин, – зеленый, кажется...

– Не в том дело, что зеленый, а как приобретен-то... Я ведь подарил. Три часа в магазине рылся...

Я немного смутился.

– Я и забыл вас поблагодарить...

– Что тут благодарность... Приказчики, можно сказать, с ног сбились... Еле нашли такой...

Через несколько минут ко мне подошел какой-то малознакомый человек и деловито попросил:

– Можно вас к свету? Вот сюда немного... Ага, хорошо... Мне сегодня Шванин с утра звонками надоел: приходите, говорит, посмотреть, какой я ему галстушонок закатил... Ничего себе...

– Мерси, очень...

За картами Шванин пришел из другой комнаты и перебил кому-то хороший ход.

– Играет? – по-отечески, шутливо спросил он, обращаясь к кому-то, обо мне. – А на галстук и внимания никакого... А я-то, старый дурак... Четыре магазина обегал... Приказчики...

– Нет, что вы, что вы... Я очень благодарен...

– Я так, к слову...

Когда все расходились и толпились в передней, разыскивая калоши, Шванин вернулся с лестницы и, пожимая мне руку, предупредил:

– Вы его пальтецом прикройте, а то сверху еще чего, пожалуй... он нежный...

– О ком это вы так заботитесь? – с улыбкой спросила какая-то дама в капоре.

– Да вот галстучек ему подарил, а он человек молодой, неосторожный...

– А покажите-ка ваш знаменитый галстук... Ничего, милый... У вас есть вкус, Шванин...

– Ну, еще бы... Четыре магазина... Три часа... Все приказчики...

Галстук я подарил швейцару. О Шванине почти забыл.

•

Встретил его только вчера. Шел по улице и думал, что в такую ночь ужасно тяжело быть одному. Бродить по улицам надоело, а дома была скука, темные обои и два книжных шкафа с намозолившими глаза корешками переплетов.

– Алексей Сергеич! Вы? Куда это?

Я оглянулся и увидел Шванина.

– Здравствуйте. Так брожу. Хмуро что-то на душе...

– Ай, бездомник, бездомник. В такую ночь домой бежать надо, к близким... Ночь-то какая...

– Да у меня никого нет. Дома тоскливо, одиноко... Приду – сейчас же спать лягу...

– Спать? Вы? Сегодня? Да я сейчас не знаю, что сделаю, если вы не пойдете ко мне...

– Ну, что вы, право...

– Он еще думает, как бы обидеть человека... Да допущу ли я, чтобы человек один ходил здесь, когда... Извозчик, Спасская... Тридцать копеек...

Дома шванинская доброта, как вода у мельницы, пробила все плотины человеческой холодности и хлынула наружу неудержимым потоком.

– Ну, съешьте вот этот кусочек, – с дрожью в голосе говорил он, выковыривая какой-то ломтик ветчины, – ну, ради вашей молодости... Ну, я прошу...

Я ел во имя моей молодости, ради счастья шванинских детей, за грядущее счастье родины, пил кислый портвейн и затхлую мадеру за здоровье восемнадцати отсутствующих и незнакомых мне сослуживцев Шванина.

Только когда последний кусочек кулича беспомощно задержался в моей руке, не имея возможности протолкнуться через чем-то набитый рот, Шванин закидал меня сочувственными, соболезнующими вопросами.

– Скверная, говорите, комната? Холодная?

– Вода замерзает. Думаю сменить.

– И скучно одному?

– Бывает. Редко, а все-таки бывает...

– Как жалко... Такой молодой, и уже... И скверно возвращаться одному?

– Да, неважно... Ну-с, я пошел... Очень вам благода...

– Что? Уходить? И вы думаете, что в такую ночь я...

Через полчаса бесплодной борьбы с неиссякаемой добротой отзывчивого человека мне пришлось остаться ночевать у Шванина. Ночью он четыре раза осторожно заглядывал в отведенную мне комнату и шепотом справлялся:

– Спите?

– Нет, а что? В чем дело?

– Может, попить хотите, – так вот тут, на столике... Может, вам свет мешает?..

– Не беспокойтесь, очень хорошо...

– Я все-таки прицеплю еще газетку к занавеске... Глаза молодые – они ночью темноту любят...

Когда я вернулся домой и стал переодеваться, в кармане пиджака что-то зашуршало. Я вскрыл конверт и изумленно вынул оттуда деньги.

«Не сердитесь, милый Алексей Сергеевич, – написал Шванин в маленькой сложенной записочке, – я сам был молод и знаю, что такое без денег праздник проводить. У меня эта четвертная, можно сказать, лишняя, а когда у вас будет, отдадите».

Я сконфуженно улыбнулся и переложил четвертную к пачке других бумажек, праздно лежавших у меня в бумажнике.

•

Доброта Шванина начала сказываться через четыре дня.

– Алло! Слушаю вас... Слушаю...

– Это вы, Алексей Сергеевич?

– Ах, Дмитрий Михайлович! Какими судьбами?

– Вы только не сердитесь, голубчик, но мне прямо даже обидно...

– В чем дело?

– Я даже не поверил сначала... Разве у вас такие скверные обстоятельства?

– У меня? Нет, кажется, ничего...

– Ну, что там скрывать... Только почему вы не обращаетесь ко мне? Через несколько месяцев мы с вами, можно сказать, будем родственниками, я так рад, что я отдаю дочь за такого милого молодого человека, а вы идете сначала к чужим людям...

– Я, право же, ничего не понимаю...

– Мне Шванин звонил, говорил, что дал вам двадцать пять рублей и даже не назначил срока...

– Дмитрий Михайлович, поверьте...

– Да, я сам понимаю, дело молодое... В картишки продулись?

– Поверьте мне...

– Да вы не волнуйтесь... Мне только неприятно, что у меня в доме вы всегда говорите о хороших заработках, о свободных деньгах, а тут на самом деле...

– Я же не просил... Вы понимаете...

– Вы отдайте ему... Одолжите у меня и отдайте...

– Я очень вам благодарен, но мне не нужно ваших денег, кроме того...

– Я вам не навязываю, но мне просто неприятно... Вы извините меня, может быть, это мещанство, но что делать... Неприятно, что жених моей дочери ходит и занимает четвертные у каких-то...

– Я бы просил вас, если это возможно... Алло! Алло... Дмитрий Михайлович... Барышня! Что вы нас разъединяете? Что? Повесил трубку... Ага... Хорошо...

•

– Что же, вы подыскиваете комнату себе? Мне, конечно, все равно, если моей квартирой гнушаются, я так, как хозяйка спрашиваю... Билетик надо вывесить...

– С чего вы взяли, Мария Михайловна? Садитесь, пожалуйста...

– Ничего, я постою. Не я взяла, другие берут. Могли бы сами сказать, не через знакомых. Я не кусаюсь.

– Я же ничего не понимаю...

– Да и понимать тут нечего. Ваш же знакомый, господин Шванин... Прочитайте.

Она передала мне письмо, в котором Шванин образно и настойчиво укорял мою хозяйку в том, что она губит молодой организм своего квартиранта, не отапливая в достаточной мере комнат...

Дочитав, я скорбно посмотрел на хозяйку.

– Тут в соседнем доме комнатка хорошая есть, – уклончиво ответила она на мой взгляд.

– Тут недоразумение какое-то, – робко произнес я, – я ничего не говорил...

– Если у каждого жильца свое недоразумение будет, лучше уж так как-нибудь, – хмуро возразила она, – вы подумайте и скажите насчет билетика, когда вывесить можно. Не из-за удовольствия комнату сдаешь, чтобы потом сплетничали…

– Я просил бы вас...

– Нет уж позвольте мне попросить вас... Мне это не нравится.

•

Верочку я встретил во время поисков комнаты.

– Ну, как Расланова? – холодно спросила она меня, небрежно подав руку. – Томитесь по ней?

– При чем тут Расланова? – удивленно спросил я.

– Да так... Убитое настроение, муки одиночества, ночевка вне дома...

– Откуда вы знаете?.. Кто вам наболтал?..

– Совершенно незаинтересованный человек... Я слухов не собирала, а просто вчера встретила Шванина, он мне и рассказал... И о ваших жалобах на одиночество, и о вашей тоске и неудовлетворенности... Мне казалось бы, что человек, который собирается начинать жизнь с другим человеком, которого он называл любимым, не должен томиться из-за того, что какая-то артистка...

– И об артистке Шванин рассказал?

– Нет. Об артистке он не рассказал, но это томление, эта тоска, эти ночные кутежи вне дома... Недаром этот ваш знакомый рассказывал, что он целую ночь вас утешал... Сначала утешитель, потом утешительница явится...

– Верочка...

– Вера Дмитриевна.

– Оставьте это. Все вздор.

– Ну, знаете, Алексей Сергеевич, если для вас это – вздор, чего же я могу ожидать дальше?..

– Верочка...

Еще через несколько дней мне удалось восстановить прерванную чужой добротой линию своей жизни. Деньги я вернул Шванину с короткой и характерной припиской, после которой мы избегали встреч друг с другом.

Мне рассказывали, что в одном обществе, говоря обо мне, Шванин невольно прослезился при воспоминании о незаслуженной обиде и тихо сказал:

– Как тяжело, как больно быть отзывчивым... Они топчут это чувство сапогами... Так жестоко, так холодно топчут...

С тех пор я решительно избегаю встреч с добрыми людьми.

Аркадий БУХОВ (1915)