Адские хроники

Впервые после Второй мировой вой­ны в мире появились тысячи еврейских беженцев. Их личные истории, собираемые ныне волонтерами через сайт www.exodus-2022.org, послужат основой Книги свидетельств, которую планируется издать на разных языках. Те из читателей нашей газеты, кому есть что рассказать или написать, могут им воспользоваться. Остальным же предлагаем ознакомиться с частью собранных там трагических историй.

 

– Эвакуировались мы от синагоги на Подоле, – вспоминает беженец из Киева. – Долго ждали автобуса, я угощал какую-то даму из пригорода, курившую одну сигарету за другой. Пять дней не курила, и машина у нее вся скотчем обклеенная, видно, тяжело выбиралась. Так она ключи мне от авто предлагать стала: бери, мол, мне больше не нужна...

На Западную Украину ехали в сопровождении полиции, по дороге – много сожженных машин. Иногда останавливались, но еды на заправках никакой, только под Хмельницким чипсы появились и какой-то «энергетик». Везде перепуганные люди, на машинах написано «Дети». Приехали с мамой в Черновцы, где первую неделю были в шоковом состоянии, а потом акклиматизировались, какие-то шмотки купили, поскольку приехали вообще без всего. И примерно тогда я увидел стариков из Чернигова – они шли по стеночке во время тревоги, и у них слезы текли из глаз. И я понял, что мы были такими пару недель назад.

•

– Первая сирена в городе прозвучала 27 февраля, – рассказывает беженка из Днепра. – Мы каждый раз спускались в подвал – я, дети и бабушка пешком с пятого этажа с рюкзаками… Три дня спали в одежде, я боялась даже в ванную зайти, а вдруг сирена? А захват в начале марта Запорожской АЭС добил окончательно. Решили уезжать – дети и бабушка выбежали в машину прямо из подвала. Я успела заскочить в квартиру и прихватила маленький чемоданчик с кошерными продуктами, не зная, сколько времени проведем в пути. Вокзал был забит: люди плотно стояли друг к другу, как сельди в банке. Полтора часа стояли на ветру и холоде, у детей были какие-то сухарики, велела им всё отложить, чтобы руки были свободны. Когда подошел поезд, люди просто стали брать его штурмом. Два охранника с автоматами очень помогали, внесли инвалидное кресло с больным ребенком, поднимали грудничков в колясках, но потом их снесли, и люди просто набивались в вагоны. Сели в купе: нас четверо на двух полках, напротив женщина с тремя детьми и племянницей. Ехали без света, всех настойчиво предупредили выключить GPS и локализацию на телефоне, чтобы поезд не запеленговали. До Львова добирались 20 часов, там на перроне тоже море людей, навстречу друг другу шли два огромных потока: из нашего состава и люди, ждавшие поездов за границу. Ждали в порядке живой очереди пять-шесть часов, как подъезжали составы – садились.

•

– В 30 км от России мы жили, и, сколько себя помню, россияне постоянно приезжали в наш город: ели, пили, гуляли, – рассказывает беженка из Харькова. – Поэтому 24 февраля решили: попугают, и всё закончится. Но когда начали бомбить с воздуха, стало ясно, что нас не пугают, а просто убивают. У друзей дом разбомбили – они жили рядом с трассой на Белгород, и путь в Украину был уже отрезан, поэтому двинулись в сторону России. Одну машину пропустили, а вторую русский танк расстрелял и переехал. Выжили двое – мама и старший сын, у которого прострелено легкое. А отец и дочь погибли. Одни наши друзья на Салтовке квартиру потеряли – полностью разбомбили. У других пострадал частный дом.

•

– Я вернулся в Киев во второй половине марта (2022 г. – Ред.), – вспоминает житель Ирпеня, отправивший за пару недель до этого жену и дочь в Польшу. – Мне повезло: наш поезд стоял в поле всего четыре часа под Бояркой (тем самым Бойбериком, где происходили события «Тевье-молочника»). Вместе с другими пассажирами наблюдал из окна вагона пролет двух ракет. Наутро отправился на последний киевский блокпост, куда привозили раненых из Ирпеня. Там же, на обочине, лежали тела погибших, которых смогли вывезти. Из-за страшной неразберихи единоначалия на КПП не было. Стояли и военные, и полиция, и Нацгвардия. Два часа я упрашивал их пропустить меня в Ирпень, мол, в квартире остались два кота и черепаха. В итоге подсадили на военную машину, ехавшую на передовую.

Перешел полувзорванный мост, увидев по дороге множество брошенных, обстрелянных и сгоревших легковушек, на которых люди пытались выехать из Ирпеня. На тот момент город был разделен пополам, а между российскими частями и позициями ВСУ была огромная серая зона, за которую сражались в кварталах.

Не хочу вспоминать, как мне дались те три километра, скажу лишь, что положил в нагрудный карман, рядом с паспортом, записку: «При обнаружении моего тела просьба сообщить отцу» – и номер его телефона.

Добрался до дома под грохот артиллерии и пулеметные очереди. В нашу девятиэтажку попали несколько снарядов, пять соседей погибли. Но моя квартира уцелела, разве что все окна выбило. Испуганные коты прятались под ванной, а черепаха из-за холода почти впала в спячку. Я засунул всех в рюкзак и пакеты, и тем же макаром стал выбираться обратно. Весь поход занял пять часов, но я еще почти неделю приходил в себя, вслушиваясь в каждый далекий взрыв. В апреле русские отступили, и спустя пару дней я поехал в Ирпень и Бучу. У своего подъезда увидел три могилы, а в соседнем дворе была похоронена семья из пяти человек. Погибли одновременно, от прилета.

•

– На улице – минус 10, в квартире – минус 4, потому что выбиты все стекла, – вспоминает беженка из Мариуполя. – В 20 м от нашего дома ночью упала авиабомба, до нас не долетело, но окна с рамами вылетели – все стены в трещинах. В четыре утра это было, мы вскочили, побежали в подвал, просидели там до шести – окончания комендантского часа. Поднялись к себе, видим, осколок попал на балкон, одеяло начало гореть, но удалось потушить.

Условий никаких: у нас не бомбоубежище, а просто подвал, где проходят все коммуникации. Даже в полный рост невозможно выпрямиться. Мы сначала в коридор выбегали, потом просто лежали: летит самолет, и ты дрожишь, не зная, где он сейчас отбомбится. Ба-бах, стены задрожали, стекла не посыпались – слава богу. И так каждую ночь. Днем хоть какие-то интервалы были, но ночью просто конвейер – улетал и прилетал без конца. Но это всё очень сплотило. Путин, видно, рассчитывал нас разъединить, а вышло наоборот.

•

– На Пурим 2022 г. пошли в синагогу, купили муку, муж моей подруги сам хлеб испек, у меня лук был, салат из капусты сделали, в общем, отпраздновали как-то, – вспоминает репатриантка из Чернигова. – Правда, сидели тихо, не по-пуримски, в шесть вечера наступает комендантский час, надо домой вернуться, всё выключить, полная светомаскировка. Такой режим установился: в шесть вечера спать ложись, а в три ночи вставай, потому что самолет скоро прилетит.

Рядом с нами стадион имени Гагарина, туда сбросили три огромные авиабомбы – я на диване подпрыгивала от каждого удара, прямо земля содрогалась. Однажды пошла родителей проведать и попала под обстрел. Упала на землю и ждала, пока закончится. У нас в Чернигове многие погибли. Подруга в очереди стояла за хлебом (на это уходило до четырех часов), говорит, было два прилета, и она зашла во двор. А потом еще прилеты были, но часть людей остались стоять. Когда вышла, видит: 14 черных мешков лежaт. Но, поскольку кладбище уже закрыли, хоронили в лесочке в центре города – ни гробов не было, ничего. Просто в черных пакетах. Жуткое зрелище.

•

– Харьков до войны был очень красивым городом, – рассказывает новая репатриантка, преподаватель Университета строительства и архитектуры. – Но если здания можно восстановить, то людей не вернешь. У нас всегда лояльно относились к России, у многих родственники в том же Белгороде. Но буквально в первый день войны настроения изменились: если раньше на эту тему шли дискуссии, то сейчас все однозначно считают, что Харьков – это Украина. Включая моих знакомых – этнических русских.

Продолжаю ежедневно читать харьковские Telegram-каналы, созваниваюсь со знакомыми и друзьями. Я на этой войне, пока она не закончилась. Нельзя уехать и жить спокойно, зная, что происходит в твоем родном городе и стране. До сих пор не могу привыкнуть в Израиле к шуму самолетов: каждый раз поднимаю голову, когда они заходят со стороны моря, направляясь в «Бен-Гурион»…

•

– После эвакуации в начале войны, через Винницу и Черновцы, мы двинулись в сторону Румынии, – рассказывает еврейская религиозная многодетная мама из Киева. – Пересекли КПП, я на секунду вышла попросить воды и… увидела, что румынские волонтеры дежурят в мороз, встречая беженцев горячей едой. Они начали предлагать памперсы, сим-карты, прямо в машину кидали печенье, передавали баки с водой. Нервы не выдержали, и я расплакалась, столь это было неожиданно.

Одну ночь провели в Клуж-Напоке – там нас в два часа ночи ждал раввин, чтобы накормить. Оттуда выехали на Будапешт, на границе таможенник попросил открыть багажник, откуда начали сыпаться упаковки с памперсами, сено для морских свинок… Пограничники махнули рукой: езжайте. В отель на берегу Дуная мы влетели за 15 минут до Шаббата, местный раввин снял нам номер. Это второй и, надеюсь, последний раз в жизни, когда мы не успели зажечь субботние свечи. Но… это был очень теплый Шаббат, когда началась молитва – просто слезы хлынули.

•

– Не мог поверить, что Россия пойдет на такой безумный шаг, – говорит бывший житель Константиновки Донецкой области пенсионер Юрий Владимирович Митницкий. – У меня отец еврей, а мать русская. Она бы десять раз в гробу перевернулась. Я русскоязычный человек, но какие они мне соотечественники?! Они мне дом разбомбили – его еще отец строил. В этом доме была частица моей души, я там родился, вырос. Две ракеты «Искандер» упали в 15 м от нас в три часа ночи. Мы с дочкой чудом живы остались, всё разнесло в щепки. Я после этого ребятам из ВСУ сказал: пленных не берите.

•

– Мы дважды пытались выехать: на основной трассе уже стояли русские, стреляли по машинам, – вспоминает беженка из Чернигова. – У брата тоже малыш, на два месяца старше нашего грудничка. Двинулись вместе в дорогу, но начался обстрел, на Ягодном пошли серьезные бои, и пришлось вернуться домой. На следующий день (5 марта) проснулись в пять утра, сил нет, холодно. Я сказала: надо выбираться, будь что будет. Потому что, если взорвут мост, вообще в кольце окажемся. Его взорвали через два дня после нашего отъезда, когда Чернигов полностью окружили. Мы ехали целый день, не останавливаясь, до Канева, ничего не ели и не пили, 6-летняя дочка боялась попроситься в туалет. В Каневе остановились в каком-то центре для беженцев, нам постелили на полу в библиотеке. Оттуда – на Винницу. Когда подъезжали, на аэропорт восемь прилетов было. Обзвонила в городе все ночлежки, везде забито, а как с грудничком в машине ночевать? Приютили в баптистской церкви, на матрасы уложили, человек 15 нас в комнате было. А родители мои сидели в пригороде, пока русский танк не заехал на их улицу. У папы, как назло, машина сломалась. Я кинула в одну из групп сообщение, мол, папа очень хороший водитель и может вывезти людей за два места в машине. Так они и выбрались на чужом авто, а за ними собака бежала. Это целая трагедия, отец отчасти из-за нее и оставался…

•

– Адар – месяц радости, но радоваться мы могли лишь тому, что живы и не разлучены с детьми и родителями, – вспоминает об эвакуации в марте 2022 г. религиозная беженка-еврейка. – Выяснилось, что «русских» в Еврейской общине Амстердама нет, и это, скорее, плюс. Я уроженка Харькова, русский язык – мой родной, но с недавних пор мы перешли в семье на украинский. Дети, безусловно, понимают русский, но книги мы приобретаем исключительно на украинском, английском и иврите, да и мультики они смотрят на этих языках.

Понятно, что всех выходцев с постсоветского пространства в Европе по традиции воспринимали как русских, но мы не россияне и не хотим, чтобы нас с ними ассоциировали. Так что здесь для нас еще важнее разговаривать по-украински. Ранее я никогда не идентифицировала себя как украинку, но сегодня мы – украинские евреи, и представляем в Европе, в том числе, и украинскую идентичность. Это наша обязанность – рассказать об Украине, о том, что отличает нас от людей, убивающих сейчас украинцев вне зависимости от этнического происхождения.

•

– Когда началась война, я с младшей дочкой жил в Харькове, где она училась в еврейской религиозной школе, – рассказывает беженец из Украины. – Обитали мы в отеле в центре города, утром я пешком шел на молитву в синагогу, а она – в школу. В пять утра 24 февраля услышали взрывы, с 13-го этажа видели зарево. Назавтра нас пересилили на 2-й этаж, практически все постояльцы к тому времени уже выехали.

Война 2014 г. застала нас в Краматорске, и я в общем-то привык к взрывам и стрельбе. Дочке было тогда четыре годика, она не очень понимала, что происходит. А сейчас совсем другое дело: когда попали в здание обладминистрации, в отеле окна вылетели, дочь приседала от взрывов. Школу вскоре закрыли, людей в синагогу приходило всё меньше, я еще развозил продукты по городу, мужчинам тфилин накладывал. 2 марта нашел на капоте машины осколки стекла. Город был уже частично разрушен – решили уезжать…

•

– Когда проезжали через Гостомель, наша машина стала последней, которую заправили, – вспоминает беженец из Киева. – По громкой связи объявили, что АЗС закрывается, и попросили покинуть территорию. Это было на рассвете 24-го. Приехали с тремя детьми в лагерь «Махане Шува» между Бучей и Бородянкой. Первый день там было относительно тихо, но 25-го перед самым Шаббатом прогремели взрывы. Каббалат Шаббат мы провели в подвале, уже крепко бомбили, были слышны выстрелы, звенели окна, дрожала земля – стало ясно, что всё очень серьезно.

Запомнилась первая ночь в Закарпатье, куда нам вскоре удалось уехать. Санаторий стоял близко к трассе. Мы уже дремали, и вдруг по дороге с грохотом промчался грузовик. В этот момент двое младших детей, практически не просыпаясь, спрыгнули на пол и, как я их учил, руками закрыли шею, где проходят важные артерии. У меня прямо ком к горлу подкатил. Настоящие дети войны с уже выработанными рефлексами. «Приключений» у нас было много, и жизнь висела на волоске не раз, но страшнее всего было тогда в гостиничном номере, когда я смотрел на детей, лежащих на полу.

•

– Самый большой обстрел начался, когда объявили гуманитарный коридор – 9 марта 2022 г., – вспоминает репатриант-пенсионер из Мариуполя. – С 11 утра начали так молотить, что мы из дома не выходили, стояли в коридоре, к окнам не подходили. Еще пару дней ночевали в квартире, а 11 марта мина прилетела и выбила четыре окна. А еще холодно было – утром 7–8 мороза, поэтому, считай, на улице оказались. Пришлось перебраться в центр: у меня был ключ от квартиры знакомого. Через три дня там лупануло так, что окна с рамами вылетели, вода на кухне замерзла. Заложили всё пленкой, но всё равно 5°С было дома. А когда снова выбило, спустились в бомбоубежище: пять женщин и двое мужчин жили в нашем отсеке, маленькая комнатка, метров девять, наверное. Там лавка стояла, стулья подставлял и на ней спал – я неприхотливый. А в большой «комнате» ковер кинули на землю – там человек 15 ночевали. Важнее всего оказались батарейки для фонарика – я из всех дистанционок повытаскивал. Готовили во дворе, на костерке, из кирпичей что-то соорудили и на решеточке от холодильника варили. Всё мало-мальски деревянное пособирали…

•

– Когда эвакуировался через Запорожье, одноклассника встретил – руку ему ампутировали выше локтя, – рассказывает репатриант из Мариуполя. – Он в частном секторе в центре жил, осколком так перебило, что только ампутация, сам до городской больницы дошел, там недалеко…

Недавно общался с человеком, жившим у Драматического театра. Нет больше его квартиры. Какие там военные объекты? А тем не менее прилетело. Центральный рынок весь черный – одни каркасы железные остались, зрелище жуткое. Что там было стратегического – не знаю.

Когда русские зашли, на разбор завалов никого не пускали, МЧС России работало, старались, чтобы никто нос не совал. А по дворам полно захоронений. Кресты стоят по всему Мариуполю. Правда, однажды видел, как собирали трупы. Ездил грейдер с широким ковшом – выносили и грузили. Куда он их отвозил, это я уж не знаю.

•

– Многие знакомые остались без жилья, особенно на окраинах города, – рассказывает беженка из Чернигова. – Мои коллеги лишились дома: прямое попадание – и его нет. Приятель уехал на дачу с женой и дочкой, был прилет – он сразу умер, жена в больнице скончалась, дочку ранило. При этом одноклассники, давно живущие в России, пытаются рассказывать, что у нас происходит. Все в Чернигове нормально относились к северному соседу, говорили по-русски. Но произошла переоценка ценностей, у меня в том числе. В 2014-м мы не очень вникали в события на Донбассе – казалось, так далеко это. Со мной делилась тогда подруга из Дебальцево, какие ужасы Россия творит, но… я же этого не видела. А сейчас всё происходило на моих глазах. Отчасти поэтому с недавних пор мы пытаемся перейти на украинский язык…

•

– В 16.00 город пустел, – вспоминает о начале оккупации пожилой репатриант из Мелитополя. – Все по домам прятались. Жена потеряла 10 кг, я подтянул пояс на две дырочки. И не потому, что голодали. Просто атмосфера такая. Едет КамАЗ российский – поперек дороги стал, вылезает автоматчик и все машины останавливает, проверяет. Не нравится кто-то – забирают. Еще до нашего отъезда 200 человек похитили – многих отпустили, а кто-то исчезал без следа. Кроме того, у жены щитовидка больная, она пьет эутирокс – его не было нигде и заказать нельзя. Каждое утро начинали с его поисков.

На блокпостах унижение: сами какие-то забитые, голодные, но сигареты клянчат и лезут везде – в карманы, в сумочку женскую. Последнее село перед контролируемой территорией – Каменское – разбито вдребезги, ни крыш, ни окон, ни дверей. Едем по улице, местные жители отрешенно смотрят на колонну.

– Можно в туалет зайти?

– Та йдіть…

На самом выезде из села блокпост. Снова остановились. И тут вижу нашивку на рукаве у солдата, жене говорю: «Валя, наши!» Она как расплачется, я не могу успокоить. Военный подошел: «Тіточка, а ви чого плачете?» А она слова не может сказать. Мы обнялись. «Та не бійтеся, ви вже дома».

•

– Первый снаряд разорвался у дома соседки, – вспоминает репатриант из Мариуполя. – Он подкосился, сарай развалился; у других соседей забор разнесло и дом весь в пробоинах. Осколки к нам отрикошетили, окна все выбили, железную дверь пробили и даже ворота. Но это было только начало. Потом стреляли беспрестанно и веерообразно – не конкретно по ВСУ. Сидим в подвале, слышим, где-то взорвалось у соседей, и дальше пошло – по жилым кварталам.

А дальше стало совсем худо. Костер хотели развести, воды вскипятить – просто нереально. Рядом бомбы рвутся, земля дрожит. Почти не готовили, по кусочку остатки сыра и колбасы доедали. Мы до вой­ны зaкупались раз в неделю, и этот запас растянули на 20 дней. Воду пили буквально по глотку: она ледяная, а болеть не хотелось.

Стояли морозы, и я бак во дворе поставил – это был наш «холодильник». Сверху ведро с водой, чтобы кошки не лазили. Окна выбиты, крыша завалена, жалюзи железные шелестят, занавески развеваются, везде битое стекло, кошки бегают по дому – как в фильме ужасов. Только соберешься окно заколотить – ба-бах. Жена переносила очень тяжело, первые дни вообще истерила, впивалась в меня ногтями и от каждого взрыва вздрагивала. Даже в туалет сутками не ходила, терпела. Отец тоже несколько дней не ходил. Потом – на ведро. Сейчас рассказываю, и словно страшный сон вспоминаю.

•

– День начинался в пять утра, когда шли занимать очередь за водой, – вспоминает репатриантка из Мариуполя. – У соседа был бензиновый генератор, топлива оставалось совсем мало, но он разрешил всем заряжать телефоны, хоть на 10% – на 1–2 звонка. Иногда удавалось дозвониться до родственников из одной точки. 15 марта был очень сильный прилет: упал балкон и разнес полдома. Владелец генератора погиб, и еще двое соседей не успели забежать с улицы. Мужики побежали откапывать – одного спасли, он был весь изувеченный…

В квартире нашей уцелела только кухня, остальные комнаты остались без окон и рам, все стены в трещинах. А после 16-го наступил такой кошмар, что просто сидели в подвале и трусились от страха. Стены ходили ходуном, один выход завалило, и появился животный страх, что мы окажемся в братской могиле. К 17 марта полдома сгорело, мужики пытались тушить, но воды уже не было. Мы сидели в подвале под четвертым подъездом, а первые три уже полыхали. Соседние здания к тому времени уже полностью сгорели. 18–19 марта вокруг дома появились снайперы, поэтому вообще на улицу не выходили, кроме одного раза. Меня тогда контузило на детской площадке: кабинка задержала ударную волну, и я просто оглохла на одно ухо, до сих пор плохо им слышу.

 

Подготовил

Михаил ГОЛЬД