Адские хроники

Впервые после Второй мировой вой­ны в мире появились тысячи еврейских беженцев. Их личные истории, собираемые ныне волонтерами через сайт www.exodus-2022.org, послужат основой Книги свидетельств, которую планируется издать на разных языках. Те из читателей нашей газеты, кому есть что рассказать или написать, могут им воспользоваться. Остальным же предлагаем ознакомиться с частью собранных там трагических историй.

 

«Воды и еды оставалось всё меньше, сыну я успела прихватить из дома мацу и меда маленькую баночку, – вспоминает беженка из Мариуполя. – Самое страшное – это авианалеты. Особенно, когда сбросили бомбу на третий роддом – это в 500 м от нас. Мы тогда вчетвером сидели в малюсеньком коридоре, и в первый раз попрощались друг с другом.

Потом была дорога жизни, чеченцы забрали последнюю воду, я умоляла, говорю, у меня ребенок, родители пожилые – не помогло. Но хоть не расстреляли. Дорога по обочинам была заминирована, и тут у кого-то в колонне (500 машин двигались друг за другом) сдали нервы, он пошел на обгон, и в 200 м от нас подорвался... Сказать, что с нами случилась истерика, – не сказать ничего…»

•

«Из 27 семей в нашем доме остались три, – рассказывает репатриантка из Харькова. – Но мы хоть на юге города жили, а 101-летняя лежачая мама – ветеран вой­ны и защитница Москвы – в более опасном районе. Когда бомбили проспект Гагарина, ее перетаскивали между двумя стенами, спустить в бомбоубежище нереально. Мама в полном рассудке, все понимает...»

Вместо послесловия: «Полгода спустя. Мы уже в Израиле, а брат с женой и мамой (ей 26 декабря исполнилось 102 года) обустраиваются в Германии. Из Санкт-Петербурга месяц назад репатриировался мой двоюродный брат с семьей. Его сестра с детьми ждет консульскую проверку (ее муж бежал от мобилизации из России в Грузию). Трудно осознать все происшедшее. Я только сейчас немного прихожу в себя благодаря родным».

•

«Квартира моя выгорела полностью – вместе с кошкой, прекрасной библиотекой на несколько тысяч томов, уникальными отчетами из походов за полвека, – рассказывает беженец из Мариуполя. – Я член Национального союза журналистов, автор 34 книг – и они тоже сгорели. Как и богатейшая коллекция почтовых марок, за одну из них мне в свое время предлагали двухкомнатную квартиру в центре Киева. Уцелевшие соседи по дому как-то выживали, дождевую воду собирали, на кострах кипятили во дворах. Деревья сожгли во всей округе, топить же нечем… У нас рядом с домом советский танк стоит на постаменте – в память о солдатах Великой Отечественной. Там хоронили погибших при нынешних обстрелах и бомбардировках. Двоих мы даже не знали, их просто убило у нашего дома».

•

«Однажды муж пошел в 9 утра занять очередь за хлебом, – рассказывает новая репатриантка из Чернигова. – А тут по радио сообщили, что бомба угодила в одну из таких очередей – 13 человек погибли. Но где именно – непонятно. Я поседела, пока муж не вернулся в час дня. Гостиницу у нас разбомбило, кондитерскую фабрику… Мы тогда на кухне сидели, стеклопакеты аж выгнулись от ударной волны. Но в целом дом более или менее уцелел. Окна, конечно, вылетели, потолок посыпался, но по сравнению с тем, у кого жилье сровняло с землей, терпимо, подлежит ремонту…»

•

«Восемь лет назад состоялся наш первый исход – из Донецка, – вспоминает новая репатриантка. – В Киеве работала в хедере, муж подрабатывал. Незадолго до этой вой­ны стали на ноги, но не тут-то было…

24 февраля выехали в сторону Могилева-Подольского, и там впервые услышали вой сирен. Из машин (их была тьма) сразу выбежали женщины с детьми на руках – некоторые с грудничками, начали кричать и в ужасе бежать в сторону границы с Молдовой – там километра два оставалось. Бросали авто, даже двери не закрывали… И так повторялось несколько раз. 12-летней дочери стало плохо, она начала терять сознание, кровь из носа пошла, рвота была. И все это на фоне сирен. 32 часа простояли на границе. Туалет – под кустом. Еда – лишь та, что была с собой. Если выезжаешь из пробки, твое место тут же кто-то зай­мет…»

•

«В Ашкелоне нас с отцом поселили в социальном доме для пенсионеров, – рассказывает репатриантка из Киева. – Многие здесь сутками не выключают российское телевидение. Звукоизоляция слабая, поэтому слышу, как старушка за стеной с утра до вечера смотрит „60 минут“ (политическое ток-шоу на канале „Россия“. – Ред.) и подобные программы. Соответственно, жильцы настроены подчеркнуто антиукраински. „Вы сами себя убиваете, Зеленский – идиот“, – всего здесь наслушалась. А я с пожилым отцом и двумя маленькими чемоданчиками приехала. 6 марта прошлого года от синагоги на Подоле уезжали, не зная конечного пункта назначения. Репатриировались уже из Будапешта. Папа в 1942-м родился, в эвакуации за Уралом, так что это для него в каком-то смысле вторая эвакуация…»

•

«1 марта днем к нам прилетел первый снаряд, – рассказывает беженка из Мариуполя. – Залп накрыл гаражи, полностью раздавил школу и покрыл миллионом осколков наш дом с первого по девятый этаж. Мы в этот момент сидели в общем коридоре, к окнам не подходили. Все, кто был на улице, погибли или остались без конечностей, среди них 11-классник из нашей школы, соседи, выгуливавшие собак. Одна соседка осталась без ступни, другой сосед без ноги. Половина жильцов дома потом обратились в медпункт, из них вынимали стекла…»

•

«Муж отстоял однажды четыре часа за водой, – рассказывает беженка из Мариуполя. – Принес два ведра пополам с песком. Вся желтая, но мы пили, другой не было. Потом кто-то догадался спускать воду с батарей, на костре ее кипятили. И все это под жуткими обстрелами, а когда пошла авиация, вообще кошмар наступил – каждые полчаса бомбили. Мы издалека слышали рев самолета, и дети в подвале считали: одна бомба упала, сейчас вторая пойдет. А вот и она, слава Б-гу, не к нам…»

•

«Мама пережила Вторую мировую, они с бабушкой в 1941-м эвакуировались из Ленинграда в Сибирь, по дороге их эшелон разбомбили, два дня сидели на снегу, – рассказывает репатриантка из Мариуполя. – А в эту вой­ну в какой-то момент она спросила: „А почему вы свет не включаете?“ Она парализована была уже несколько лет, не все понимала, и я ей отвечаю: „Мам, вой­на, ты что, не слышишь, самолеты летают“. – „А кто напал, – спрашивает, – немцы?“ – „Нет, – говорю, – мама, Россия“. И у нее вырвалось с таким украинским акцентом: „Они шо, с ума сошли?!“».

•

Религиозная репатриантка из Украины, бежавшая с шестью детьми в марте 2022-го, вспоминает свой первый (прошлогодний) Пурим в Израиле: «У нас здесь был чудесный Пурим – весь городок праздновал, много клоунов, развлечения, трапеза, все очень красиво. И вдруг Йосеф (9 лет) всё бросил, прибежал домой и разревелся: „Мама, как же я могу праздновать, когда дети в Украине не могут ни костюм купить, ни уши Амана попробовать, ни мишлоах манот получить, у них нет Пурима, одни взрывы?“. Так расстроился, что разбросал всё, что ему надарили. Сказал: „Мне вообще ничего не надо, я не могу радоваться, когда такое происходит“...».

•

«Когда чуть потеплело, обстрелы ненадолго прекратились, – вспоминает беженец из Мариуполя. – Тогда соседка вышла из подвала, присела на лавочку. Сидит, наслаждается солнцем, и вдруг снова начались прилеты. Мы ей кричим: „Уходи, возвращайся в подвал!“ Она не реагирует, возможно, решила разом покончить со всем этим. Когда через час все стихло, вышли на улицу, и увидели ее тело на лавочке в неестественной позе... В другой раз отец с сыном из соседнего дома вышли подышать воздухом, и... тяжело это вслух... в общем, мальчику голову оторвало, а у мужчины разрыв сердца».

•

«Ежедневно в четыре утра начинался обстрел и к вечеру затихал, – вспоминает беженка из Мариуполя. – Когда наступал небольшой перерыв, город просто вымирал, ловя тишину. Было очень тихо и очень темно. Сложился распорядок дня: в 4 утра подъем, в 7 вечера отбой. 12 марта Андрей (муж) в 7 утра вышел разводить костер. И тут же прибежал назад: на соседний дом был авианалет, из него выбегали люди. Стало ясно, что мы будем следующими. Муж пошел за машиной в гараж, и в этот момент рядом взорвалась заправка. Его с двумя мужиками прямо внесло в гараж взрывной волной и бросило на пол. Пригнал быстро машину к подъезду, мы уже наготове стояли. Вписывались в паузы между залпами, Андрей прислушивается и кричит: „Выносите!“. Мы несемся к багажнику, и сразу назад – в подъезд. И так несколько раз».

•

«Приняли нас в селе Перегинское Калушского района Ивано-Франковской области, – вспоминает один из этапов эвакуации репатриантка из Киева, живущая сейчас в Акко. – Хату бесплатно дали: колодец на улице, печка, всё как положено. Неделю там пробыли, печку научились топить. Местные очень помогали – и еду приносили, и дрова. Общались по-украински, для меня вообще не проблема, но и подругу мою никто не шпынял за русский ни разу. В общем, нашли общий язык, хотя и флаги УПА, и музей бандеровского движения – всё там есть…»

•

«В Кишиневе мы были второй партией беженцев из Украины, там очень маленький „Бейт-Хабад“, но приняли нас невероятно тепло, – вспоминает религиозная репатриантка из Киева. – Рейсов из Молдовы в Тель-Авив не было, и нас отправили автобусами в румынские Яссы, где ждал чартер. По дороге наш автобус с украинскими номерами стала преследовать какая-то легковушка. На первой же остановке из нее вышел мужчина лет 50 и со слезами сказал, что едет за нами уже несколько километров, не знает, чем помочь, но „возьмите хотя бы бутылку домашнего молдавского вина“…».

•

«Оказывается, в метро есть металлическо-бетонная дверь, которая поднимается и полностью блокирует платформу, – вспоминает репатриантка из Харькова. – На ночь нас полностью закрывали. При обстрелах дрожали даже огромные люстры под потолком. Открыли туалеты для людей – выглядели они буквально как… дырки в полу. И никаких перегородок, но что делать. По полтора часа стояли в очереди, по четыре человека запускали. Было несколько розеток, очередь огромная – на два часа, потом два часа заряжаешь свой телефон. И еще два часа, чтобы вскипятить чайник. Мне друзья из-за рубежа писали: мол, что делаешь в метро целый день? Поверьте, было чем заняться. В очереди постоянно стояли – то за водой, то в туалет. На момент нашего отъезда на этой станции жили две тысячи человек...»

•

«Муж когда-то ходил в походы, и лет тридцать назад купил два примуса, о которых давно забыл, – рассказывает репатриантка из Мариуполя. – Когда в марте 2022-го не стало газа и света, его озарило: на балконе должны лежать примусы. Это было одно из чудес, настоящее спасение, поскольку не надо было идти на улицу, искать дрова, разжигать костер и т. д. И то, что нашлось немного бензина… Словами не передать это чувство. Мы на этих примусах даже мацу делали: я замешивала тесто, муж засекал время, его старший сын выпекал. Именно в этот Песах я по-настоящему ощущала, что пережили мои предки тысячи лет назад».

•

«Были одни москвичи, каждый год приезжавшие в мой мини-отель на 15 номеров на берегу моря, – рассказывает репатриантка из Мариуполя. – Причем, не на неделю приезжали, а на полтора месяца. Мы очень сблизились. Когда началась вой­на, глава этой семьи позвонил, спрашивает: „Маринка, как ты?“ – „Жива“, – говорю. „А у меня сын ушел в Росгвардию“, – делится он новостями. Москвич, 25 лет. Такие вот дела...»

•

«На второй день вой­ны, 25 февраля, мы с дочкой поехали в сторону польской границы, но очередь была невероятная – нас высадили километров за тридцать от КПП, – вспоминает беженка из Украины. – И эти тридцать километров мы прошли пешком. В общей сложности дорога заняла около 40 часов – мы не ели, не спали, даже не присаживались. Несли один чемодан и двух котов. Волонтеров на украинской стороне еще не было, но люди из приграничных сел выносили нам чай, чтобы согреться, – очень трогательно. Очень много мимолетных знакомств… С нами переходил границу профессор из Турции, у которого больное сердце, с кучей лекарств и справок... Шли израильтяне – уроженцы Украины, одна девочка только что демобилизовалась из ЦАХАЛа. Одной пожилой женщине ночью стало плохо, мы кинулись ее всем миром спасать…»

•

«Моя лучшая подруга замужем за гражданином России, – рассказывает новая репатриантка из Украины. – Вой­на застала его в Мариуполе, он тоже сидел в подвале, потом, вырвавшись из центра, приехали в наш загородный дом – умывались, отъедались. У него мама в Питере, ей 94 года. В России жить больше не захотел – уехал с женой в Португалию и оттуда звонит маме, мол, очень тебя люблю, но даже на похороны к тебе не приеду в эту страну. Он не бедный человек: огромный дом под Питером, две квартиры на Невском… Говорит, ничего не хочу, мне стыдно быть русским».

•

«На второй день в подвале умерла мама, – рассказывает репатриантка из Мариуполя. – Всего 65 лет, давление подскочило, а „скорую“ не вызовешь. Видимо, инсульт... Ее парализовало, ночь промучилась – и всё. Мы ее в соседний подъезд отнесли – там кафе раньше было. А потом муж с соседом выкопали яму и похоронили на детской площадке, где мы с ребенком обычно гуляли. Под обстрелами копали, а тут еще самолет летит, я кричу: „Бросайте лопаты, непонятно, где он отбомбится, а маму уже не вернешь!“ Очень холодный был март, маме еще повезло, много тел на земле валялись, причем до апреля – уже разлагаться начали. Кто-то в ковры заворачивал, а так лежали во дворах, на площадках – даже девятилетний сын уже не обращал внимания. После репатриации уже из Хайфы договорилась о перезахоронении мамы на кладбище».

•

«24-го в пять утра я услышала взрывы, – рассказывает беженка из Харькова. – Проснулась младшая дочка (пять лет) и говорит: „Мама, кто-то выбивает ковер на улице“. Я соглашаюсь: „Да, кто-то выбивает ковер, спи!“ Где-то к семи утра старшая (ей 13) встала со словами: „Мама, по-моему, вой­на началась“. Есть еще сын восьмилетний… Самое страшное, что не знаешь, как младшим все это объяснить. Я тогда просто включила телевизор и сделала погромче мультики, чтобы дети не слышали артиллерии».

•

«Уезжала я 3 марта на эвакуационном поезде, – рассказывает беженка из Ирпеня. – Когда бежала к вокзалу, вокруг все дрожало от обстрелов, трещали автоматные очереди, шли уличные бои. Потом долго ждали под проливным дождем… На киевском вокзале встречали ребята из теробороны, рассказали об эвакуационном составе на Львов. Нашла перрон, вскочила на подножку и 17 часов провела в тамбуре. На ногах. Всё забито, мамы на корточках кормят грудных детей в проходе…

Во Львов приехала часа в три ночи, уставшая, голодная, замерзшая. Не знаю, куда идти, расплакалась посреди улицы. Тут женщина какая-то меня увидела, на лавочку уложила, укрыла одеялом и чаем горячим напоила. Такая же беженка, шла к поезду документы забрать. Отвела меня к своим знакомым – отдохнуть и телефон зарядить. А утром я отправилась в Мукачево – шесть часов в электричке, но хотя бы сидя. Оттуда связалась с главой еврейской общины Ирпеня. „Приезжай в Будапешт, – говорит, – пройдешь тут консульскую проверку“...»

•

«Окна в квартире выбило, отопления не было, стену разворотило взрывной волной, – рассказывает репатриантка из Харькова. – В подвале, где я спала, железную дверь вынесло авиаударом и швырнуло на мою раскладушку, к счастью, пустую…

Обстреливали постоянно, но снести лежачего дядю в подвал нереально, поэтому бегала к нему трижды в день. Когда обстрелы в квартире заставали (на пятом этаже мы жили), пряталась между несущими стенами. К тому времени человек пять нас осталось примерно из 300 жильцов. Дяде становилось хуже, он воспаление легких перенес незадолго до этого.

Нам удалось выехать по „еврейской“ линии в Польшу на медицинском амбулансе. Правда, из дома забрать отказались – слишком опасно, но волонтеры доставили в 4-ю больницу, где ждал этот автомобиль. Всё это под обстрелами, на дороге трупы валяются, у одного нога оторвана, машины расстрелянные… Я потом голову пригнула – очень страшно было.

Каким-то чудом вырвались, ехали почти сутки, причем без остановки. В Польше дядю сразу забрала „скорая помощь“, но… к сожалению, слишком поздно. В легких оказалась жидкость, и через пять дней в больнице его не стало. Похоронили в Варшаве, на еврейском кладбище. Он был мне как отец, последний близкий человек…»

 

Подготовил Михаил ГОЛЬД