Адские хроники

Впервые после Второй мировой вой­ны в мире появились тысячи еврейских беженцев. Их личные истории, собираемые ныне волонтерами через сайт www.exodus-2022.org, послужат основой Книги свидетельств, которую планируется издать на разных языках. Те из читателей нашей газеты, кому есть что рассказать или написать, могут им воспользоваться. Остальным же предлагаем ознакомиться с частью собранных там трагических историй.

 

«У каждого подъезда стоял мангал, на котором люди готовили пищу, а в качестве дров использовали большие деревянные ящики из-под русских снарядов, – вспоминает репатриант из Мариуполя. – Много таких повидал, на каждом маркировка и название боеприпаса указано. Я в этом ничего не понимаю, но даты изготовления удивили: самые „свежие“ снаряды 1984–1986 гг.! А многие были датированы 1970-ми…»

•

«Процесс приготовления каши занимал несколько часов, – вспоминает беженка из Мариуполя. – Ее ведь нужно постоянно помешивать, а когда начинается обстрел, на улицу к костру не выскочишь. Приходилось снимать и через некоторое время снова ставить на огонь. Уже по звуку определяли – к нам, от нас и что летит. Хотя не всегда угадывали.

Когда сидишь ночью в подвале и слышишь гул самолетов, прекрасно понимаешь, чьи это самолеты и кто бомбит. Проклинали, конечно, „освободителей“, но о политике старались не говорить – главное было выжить и выбраться оттуда. В такие моменты кто-то очень громко молился, потом раздавался взрыв, и все ждали рассвета, чтобы выйти во двор и посмотреть, куда прилетело и что разрушило».

•

«Очень много людей сгорело – обгоревшие трупы под окнами хоронили, – рассказывает беженка из Мариуполя. – Возле каждого дома – кресты, кресты, кресты… У маминого дома, когда уезжали, 11 могил было. Погибла учительница моего сына с мужем, моя однокурсница – тоже с мужем, двое их деток сиротами остались. У одной мамы из нашей школы мальчик погиб, у учительницы географии – сын-шестиклассник, да всех не перечислишь. А сколько трупов просто на улице валяются неприкрытые…

У соседки снизу мама умерла – лежала в больнице с инсультом, сказали, мол, забирайте домой, военный госпиталь будет. И через несколько дней ее не стало. Просто во дворе похоронили – вырыли могилу и прикопали».

•

«С нами в подвале жил молодой парень лет двадцати, – рассказывает 70-летний репатриант из Мариуполя. – Ему в лицо попал осколок, разрезал верхнюю губу, выбил несколько зубов и язык поранил. Позвали врача – из нашего же дома. Он пришел, но никаких инструментов нет, да и лекарств тоже. В общем, антисептиком служила водка, зубы он руками вытаскивал, даже язык вроде бы зашить удалось – как-то ярко мне все это запомнилось…

Люди быстро адаптируются, без этого нельзя, наверное. Начинаешь привыкать, даже детей во двор выводили погулять: девочка была лет четырех – ни взрывов не боялась, ни гула самолетов и вертолетов. На 20 квадратных метрах – 11 человек, теснота ужасная».

•

«Русские поставили своего мэра-коллаборанта, из нашего двора, я его с детства знаю, на три года меня моложе, – рассказывала в мае репатриантка из Изюма. – Бывший мент, уволенный из отдела по борьбе с наркотиками. Видно, человек, боровшийся с наркотиками, сам их распространял. Сейчас рассказывает о прелестях „Русского мира“, как хорошо мы будем жить. Обещают построить город-сад, но даже свет не могут сделать… Вообще не осталось инфраструктуры – ни больниц, ни школ, ничего. Но больше всего люди страдают от отсутствия информации, им внушают, что Изюм – уже практически Белгородская область России». (Назначенный оккупантами «мэр» Изюма Владислав Соколов бежал в РФ еще до начала контрнаступления ВСУ. – М. Г.)

•

«Все дети были с вещами, на каждом по два рюкзака, старшая несла малыша (год и восемь месяцев), семилетняя Хая волочила подгузники, – рассказывает религиозная еврейская мама семерых детей о переходе границы с Молдовой в начале марта. – На КПП в Могилев-Подольском мы оказались одни. Только ступили на мост – завыла сирена, и сразу разревелись дети. Я им говорю: можете кричать и плакать сколько угодно, главное – бегите, не останавливаясь. Так мы бежали по мосту – орущие дети с вещами и я с чемоданами, замыкая цепь. Уже на молдавской стороне в приемном пункте для беженцев 10-летняя дочка потеряла сознание от стресса…»

•

«Однажды затишье наступило, соседи вышли на улицу пообщаться, – рассказывает репатриант из Мариуполя. – И вдруг прилетело – 21-летнему парню ногу оторвало. Он орет благим матом, второй сосед побежал в дом, взял какие-то ножницы, отрезал ногу – она висела просто на сухожилиях. Укол потом какой-то в живот сделали. А в крыше дома этого парня еще раньше снаряд застрял – с крылышками такой. Так и торчал там, не взорвался. Часто такое бывало – старые они или бракованные, не знаю».

•

«Нас вывозили по еврейской линии, – говорит беженец из Мариуполя. – Всего рассказывать не буду, чтобы не светить. Если бы не уехали, не знаю, как выжили бы. Когда объявляли об эвакуационных автобусах, мы приезжали с вещами, с тачкой – а автобусов нет. И тут же сообщали о ракетной угрозе, хотя транспорт продолжал идти, просто надо было показать картинку, мол, никто не хочет выезжать.

Несколько таких попыток у нас было. И не только у нас. Одной знакомой звонит дочь из Киева, а старушка живет в 100 метрах от точки сбора на автобусы. И видит – там пусто. А дочь: как же так, в Интернете написано, что вывозят.

В общем, переправили нас в Бердянск, а оттуда в Запорожье. Когда связь появилась, стал узнавать, кого убило, кто где оказался. Одного товарища в Астрахань закинули. Говорит, хорошо хоть не север. Но это все равно депортация, я считаю.

Вдова брата и племянница у меня в Израиле, поэтому я репатриировался. Мне уже 68, трудно начинать с нуля. Но история за меня решила. Вывез только гитару да „Краткую историю евреев“ Дубнова. Так что мой приезд напоминает Исход».

•

«Выезжая из Бучи 13 марта, около Ворзеля по обе стороны дороги видели трупы, – вспоминает новая репатриантка из Украины. – И водитель говорит, мол, вчера еще просто лежали, а сегодня накрыли, чтобы собаки не растащили.

Брата моего одноклассника русские расстреляли. Он был года на три-четыре нас старше, то есть за 70. Шел в 8 утра, пожилой, без оружия. Взяли и застрелили. Пуля в голову – прицельно. Несколько дней искали, никто не знал, что с ним случилось, потом внук нашел.

Стреляли без разбора. У приятельницы младший брат мужа жил в Ирпене, прятался в подвале, и однажды (23 марта) вышел покурить. Расстреляли.

Ехала через всю Западную Украину, местные все не знали, чем нас ублажить: может, чаю, поесть? Вещей хватает? Детям вообще звездочку с неба готовы были достать.

Кто притеснял нас в Украине? Моя бабушка по папе – еврейка по фамилии Ремез. Ее все обожали – когда умерла, вся Буча за ней шла. И папу моего так хоронили (он до Берлина дошел), и маму – учительницу русского языка…»

•

«Самое страшное, когда тишина наступала – после этого очень сильные обстрелы бывали, – рассказывает беженка из Мариуполя. – Когда стихало, люди выводили детей на прогулку. Как-то солнечный день выдался, все стали выползать. Один сосед готовил на костре, а детки его – лет 5–7 – рядом игрались. Был сильный прилет, ему голову оторвало, а дети выжили, но один без руки, а другой без ноги остался. На тот момент больницу еще не разбомбили, их увезли, а дальше не знаю. Такие взрывы были… как в голливудских боевиках. Иногда стоял сплошной дым от пожаров, все горело. А однажды летел самолет и сбросил что-то ужасное на трехэтажные дома – земля взлетела вдвое выше, чем эти здания».

•

«В Кишиневе нас определили в небольшой отель рядом с синагогой, – рассказывает репатриантка из Киева, эвакуировавшаяся через Молдову. – На следующий день пришли врачи, проверили состояние мамы (у нее диабет, кардиостимулятор и болезнь Альцгеймера), сказали: „Требуется медикаментозная помощь – без проблем, нужно в больницу – положим“.

У нее строгая диета, поэтому я пошла в супермаркет – купить гречневые хлопья. В общем, заблудилась, и тут подходит женщина в возрасте, узнала, откуда я, и как начнет: да будь проклят этот Путин, будь проклята эта вой­на! Рассказывает, как ее сестра из Тюмени убеждает, что „работают“ исключительно по военным объектам. „А ты приезжай сюда, посмотри на этих детей, на женщин – они приехали голые, босые“, – пытается молдаванка ее переубедить. И продолжает: „Закончится все это, а я знаю, что оно закончится, и Украина победит – отправлю свою пенсию на восстановление“.

И тут просто достает из кошелька деньги: купи, говорит, маме что надо. Я отказываюсь, украинская карточка ведь есть. Нет, говорит, возьми, потому что никто не знает – я вот в центре Кишинева живу, а вдруг мне с одной сумкой придется отсюда убегать. Если вы их не остановите, у нас может быть то же самое».

•

«Мы эвакуировались 10 марта, по одному из первых „зеленых коридоров“, – рассказывает репатриантка из Бучи. – У выезжавших 9-го русские забирали телефоны или ломали симки. Но мы нашли старые мобилки и оставили их на виду, а новые спрятали в машине под коврики.

Я хотела делать фото, на меня все накричали, мол, если найдут – могут убить. По обе стороны дороги – разрушенные дома, неразорвавшиеся снаряды, у „Эпицентра“ – расстрелянная машина с мертвыми телами внутри, я даже цвет волос женщины разглядела – рыжие.

Повернув в сторону Ворзеля, увидели выгоревшую машину c белыми тряпками и надписью „Дети“. Подумали: сколько таких машин встретим по дороге и не окажемся ли в их числе. У моей подруги есть дочь – ее одноклассницу с семьей… в такой же легковушке. Родители выжили, девочка – нет».

•

«В 2014-м многие в Мариуполе действительно симпатизировали России, но к 2022-му их стало куда меньше, – рассказывает молодой репатриант из Мариуполя. – Дело в том, что все эти годы город бурно развивался – пожалуй, как ни один другой в Украине. Он был и красивым, и „умным“ – вкладывались большие средства в больницы и парки, в школы и пляжи. И нам нравился Мариуполь – он был словно на своей волне, отдельно стоящий крутой город.

Я был в ДНР, видел, как люди там живут, ничего не изменилось с 2014 г., кроме пропагандистских лозунгов и флагов. Нет никакого развития, никакого движения по сравнению с Мариуполем, который за эти годы прошел большой путь. Пока россияне не превратили его просто в черную точку на карте…»

•

«В моем доме полностью выгорели четыре подъезда из восьми, – рассказывает репатриант из Мариуполя. – А дом напротив (Куприна, 19) сгорел полностью, весь черный был, прямое попадание, крыша провалилась. Недалеко от нас был детский садик – его во второй половине марта разбомбили. В километре от нас больница есть – в 17-м микрорайоне – в нее тоже было пару прилетов; когда мы уезжали, ее уже контролировала ДНР.

После того как разутюжили весь наш район авиацией и артиллерией, к нам зашла пехота, несколько танков остановились прямо во дворе. Один раз проскочила информация, что на пожарной станции российские военные раздают воду и какую-то гуманитарку. Мы пришли, но это не гуманитарка оказалась, а запасы подразделения ВСУ, которое раньше там стояло… На момент отъезда из Мариуполя 20 марта на двоих с женой у нас оставалось менее полулитра питьевой воды».

•

«Моя сокурсница по Таганрогскому пединституту позвонила в первый день вой­ны, – рассказывает репатриантка из Мариуполя. – Ничего не бойся, говорит, ваш Мариуполь просто захватят, повесят свои флаги, и будет у вас Россия, наконец-то в гости будем ездить друг к другу, очень соскучилась.

Потом был подвал на 200 человек, обстрелы и бомбардировки, смерть соседей, сгоревшая квартира и эвакуация. На связь я вышла через много недель. Подруга очень переживала, плакала, сочувствовала. Но продолжает считать, что „ваши украинцы“ сами виноваты – не надо было стрелять. Мол, Путин хотел спокойного блицкрига, как в Бердянске (где не было ВСУ). „А авианалеты? – уточняю я. – Ведь не ВСУ, а русские бомбили, и это было страшнее всего“. „Ну, я лезть во все это не буду“, – отвечает».

•

«Маму сильно контузило 11 марта при минометном обстреле, – рассказывает репатриантка из Мариуполя. – Когда там находишься, начинаешь постепенно различать, откуда летит, куда и, приблизительно, что. Соображаешь, сколько у тебя есть секунд на спуск в подвал. Это превращалось в инстинкт, даже страх уходил, оставалось лишь одно желание – выжить. А когда центр был уже оккупирован, то русские солдаты пакостили по-разному. Например, люди могли бросить баклажки с водой, спрятавшись во время авианалета, а они эти баклажки расстреливали – самое ценное, что у тебя есть. Или гадили в котелок с едой – так мерзко».

•

«Я до сих пор просыпаюсь ночью от страха, – рассказывает беженка из Мариуполя, муж которой погиб 12 марта при авианалете. – По прошествии времени уже можно составить мартиролог. У Кати погибли отчим, мама и дядя – прямое попадание снаряда, сама она сейчас в Америке. Подруга детства Алена мне позвонила, в дом ее сестры Тани (она работала проводником в поезде Мариуполь–Киев) прилетело – она заживо сгорела, а муж выпрыгнул с 7-го этажа и разбился насмерть. Виктора – это бармен в ресторане, где я работала управляющей, – контузило, оглох на одно ухо, до сих пор не слышит. Лешу, который жил с нами в подвале, контузило, а Диме раздробило пятку и локоть, и ожоги остались на шее. Уже в Германии врачи достали осколок, подозревают фосфорный ожог».

•

«Регулярные войска РФ были лишь первой волной, – вспоминает беженка из Мариуполя, заведующая отделением телемедицины областной больницы. – Им на смену пришли мобилизованные в ДНР и ЛНР. Это особый случай: они пьянствовали, сразу выломали все двери, разграбили все, что могли, бросались на врачей с автоматами, угрожали, мол, попытаетесь уйти из больницы – расстреляем. Потом оказалось, что они не только разграбили все, но открыли наш пищеблок и, чтобы завоевать симпатии населения, начали раздавать продукты. А дальше они пошли по домам и подвалам, где прятались люди, сказали, что грядет зачистка, поиск шпионов, солдат ВСУ, и отправили всех в больницу. И к нам со всего района стали прибывать люди – с детьми, животными, вещами. ДНР-овцы распорядились всех их разместить и кормить. Мы возмутились: чем?! Вы же сами раздали все запасы. Мы даже о пациентах не можем должным образом позаботиться.

По словам их старшего, к 20 марта им поставили задачу полностью захватить Мариуполь. А потом, говорит, все наладится, приедет новая администрация, вам быстренько построят новые дома и компенсацию еще дадут.

19 марта над больницей подняли российский флаг, но интенсивность обстрелов не снизилась, то есть к обозначенной дате город они не взяли. Только рассказывали, мол, ваш „Азов“ прикрывается людьми, но это они в больнице с оружием и гранатометами сидели. А рядом пациенты лежат, врачи работают.

В Мариуполе есть больница № 3, где был роддом, который разбомбили, и к нам привезли всех этих раненых рожениц с детьми – больше некуда было.

После 20 марта приехали какие-то крупные российские чиновники, так и сказали: мы из Москвы. Депутаты набежали, советники главы ДНР, их помощники и т. п. Потом прибыл министр здравоохранения ДНР едва ли не со своим шефом – главой „республики“. Начали благодарить за то, что сохранили больницу, приглашали остаться „у них“ работать, зарплату нормальную предлагали и т. д. Мы отказались, но сказали, что не бросим больницу, пока не пришлют новую команду медиков. На том и сошлись, солдаты уже не грозились, что всех нас расстреляют».

•

«Папе было семь, когда в 1941-м он вместе сo своей мамой (меня назвали в ее честь) уезжал в эвакуацию на Урал, – рассказывает беженка из Харькова. – Спустя 80 лет ему пришлось об этом вспомнить: как жилось под бомбами, как сидели в подвале, собирали документы в тревожный чемоданчик. Мне с детства рассказывали истории про вой­ну – маму тоже в трехлетнем возрасте увезли, я на этих рассказах выросла. И на историях о том, как берегли каждую корочку хлеба.

Путь до Львова занял почти двое суток. Спасибо, что так, – многие беженцы впритирку стояли в электричках. По дороге наши водители остановились в своем родном селе и принесли из дома несколько ящиков с едой – там была и картошка, и яйца, и хлеб, которого мы неделю не видели. И дали колодезной воды, очень вкусной. Когда нам все это притащили, я сидела и рыдала. И вспомнила, как в 2014 г. мы собирали теплые вещи и еду для беженцев из Донецка и Луганска, а я плела маскировочные сетки. Лишь тогда осознала, что теперь мы сами беженцы и принимаем помощь от других людей».

•

«Когда вражеская колонна проезжала мимо нашего дома, один из жильцов бросил из своего окна коктейль Молотова и выкрикнул: „Слава Украине!“, – рассказывает репатриантка из Бучи. – И по окнам дали автоматную очередь. Многие ресурсы опубликовали фото расстрелянных окон с видом на церковь. Так вот, это наш дом на Б. Хмельницкого, 2. Тогда еще один из российских танков остановился прямо напротив окна нашей квартиры, направив дуло в нашу сторону. Когда отъехал, на газоне остались валяться бутылки из-под дорогого виски с чипсами, украденные из магазина. Мы на втором этаже жили, все прекрасно видно».

•

«Маму прооперировали, поставили капельницу и дали какой-то антибиотик, – рассказывает репатриант из Мариуполя, маме которого перебило ноги российским снарядом. – Прооперировали, это громко сказано – стянули ниткой рану, чтобы не разваливалась. Домой из больницы я шел пешком, везде расстрелянные из автоматов машины, в одних „Жигулях“ семейная пара – очень многие их видели, блокпост в сторону Володарска. Просто расстреляли. Так мертвые и сидели, наверное, с неделю. А прохожие сливали с этой машины топливо, потому что надо было заправлять генераторы, как-то выживать – как во Вторую мировую, когда снимали одежду с убитых.

Папа ходил в больницу почти неделю, набирал в колодце воду и носил пациентам – в коридорах раненые просто умирали от жажды. И едой делился, понятно, люди неделю не ели. Русские лишь один раз привезли воду на всю больницу – литров сто, наверное. И это за пять дней.

Отец приходил домой лишь за продуктами и снова уходил. Мы обнимались, и я не знал, увижу ли его еще. Многие ведь уходили и не возвращались. Так, мои соседи пошли позвонить – пять женщин и один мужчина, их миной убило сразу – даже не все части тел удалось найти, у кого-то ноги, у кого-то полголовы. Они все время просидели в подвале школы напротив. А тут поднялись на проспект Строителей и даже не дошли до места, откуда собирались звонить...»

•

«Рядом с нашей девятиэтажкой находится средняя школа № 42, которую разбомбили буквально на второй день, – рассказывает беженец из Мариуполя. – Бомбоубежища у нас не было, поэтому после налета соседи помоложе (мне самому уже 84 года) спустили матрасы на первый этаж. А потом русские „друзья“ сбросили на наш дом фосфорные бомбы – мне обожгло руки, из окон падали холодильники, предметы обстановки… все это горело. Русские стояли уже близко, мы думали, они будут только стрелять, а они с самолетов… Дом разрушили почти до основания, некоторые погибли, а меня вынесли соседи – километра три тащили на тачке до интерната для слабослышащих, а оттуда – в больницу в 17-й микрорайон, которая уже контролировалась русскими. Я лежал на 7-м этаже, а на крыше стоял миномет, обстреливавший наш город.

Собственно, лечили только на первом этаже – русских военных и местных спекулянтов. А нас просто морили голодом. Кормили раз в день: стакан кипятка, кусочек хлеба и несколько макаронин. Правда, однажды какой-то врач дал маленькое яблоко. Кто знает, может, его мне и не хватало, чтобы выжить. Но выжил, по большому счету, случайно. Одна знакомая, с которой вместе ходили в походы (я много лет возглавлял Клуб туристов Мариуполя) выкупила меня за продукты. Отдала остатки хлеба, какую-то банку консервов. Когда уходили (я сам уже почти не двигался), русский офицер напутствовал на прощание: „84 года? Пора самому сдохнуть. Забирайте его отсюда“. Только через пару недель начал ходить. До вой­ны весил почти 120 кило, а сейчас 73, ноги опухли…»

•

«Напротив роддома я жила, у Главпочтамта, на проспекте Мира (центральная улица Мариуполя), – рассказывает новая репатриантка. – Нет больше моего дома. И родители без квартиры остались. Первый подъезд, где они жили, сгорел полностью, в третий прилетел снаряд, в четвертом часть снесло. Когда удивляются, почему не оборудовали бомбоубежища, я отвечаю: вообще-то мы набережную строили, парки, фонтаны, ледовый дворец, бассейн роскошный, кардиологический центр мирового уровня, школы реставрировали – мы жить собирались, а не прятаться в подвалах от соседа.

Бассейн новый недавно открыли – туда бомба. И в драмтеатр прилетело. Когда в роддом попали, всех рожениц посекло взрывной волной – у меня остался скрин переписки с подругой. Она там лежала на сохранении, ее ранило, а мужа контузило – три дня не слышал. Это ужас, все в крови, мамы выбегали, детей выносили».

•

«Мы живем в частном секторе в центре города – одноэтажный домик на шесть квартир; бомб для нашего квартала не пожалели, – рассказывает репатриантка из Чернигова. – В огороде хорошая теплица была, стеклянная, для детей огурцы и помидоры мы там выращивали. Ее полностью разбили, стекла трескались и падали до утра. Деревья старые срезали как ножом. Жуть какая-то. Я в 6-й квартире жила, а в 1-й – пожилая супружеская пара. У них взрослые дети, в дом к которым эти старички ходили кормить собак. Однажды этот дедушка со знакомым сына и мальчиком 16 лет пришел кормить собак – а тут бомбят. Старика и подростка насмерть, а мужчине оторвало ногу и ранило в живот. Его увезли в госпиталь, и мы потом рылись у себя в аптечках – хоть что-то найти, даже капли от насморка. Он в голову ранен был, собиралась жидкость в носу, боялись, что начнется отек мозга.

Соседи пострадали – в 100 метрах от нас живут. Дом, пристройка и времянка – все сгорело от авиаударов. Утром собаку выгуливала – сперва не поняла, что это на дороге лежит. На газовые баллоны похоже, а это бомбы, оказывается. Мэрию бомбили, садики, школы, стоматологический кабинет, детскую поликлинику. Именно бомбили с воздуха, не обстреливали. Даже наше кладбище Яцево бомбили – больше всего пострадали могилы „афганцев“, памятники солдатам АТО и капличка».

 

Подготовил Михаил ГОЛЬД