Американские горки

<…> Время от времени русский посол в Париже звал к себе в резиденцию знаменитых художников-эмигрантов, бывших диссидентов, участников бульдозерных выставок, чтобы пошушукаться с ними о живописных запросах России на Западе. Пошептаться и покалякать предлагалось за стопками водки и за банками черной и красной икры, с истинно русским простым черным хлебом. Водка, икра и черный хлеб считаются самой душой России, хотя и не обязательно всем русским по душе. Неизменно удивлял тут всех Семеныч, который никогда с диссидентами и близко не лежал, но который каждый раз являлся пошушукаться к послу в резиденцию, неизвестно чьим пальцем поманенный.

Но, как ни странно, это ему не приносило ни славы, ни денег.

Тут с особой силой проснулась в нем тоска по Родине. Стало казаться, что там все было замечательно и удачно.

– У меня там был картезианский колодец на даче! – заявил он мне однажды.

Артезианский, понял я. Я уже привык к его безлексии.

– Так возвращайся обратно!

– Не могу! У меня здесь карьера, – признался Семеныч.

– Значит, ты карьерист? Почему ты не уедешь в Россию вообще? – спросил я.

Семеныч долго молчал.

Вадим стучал в любые двери и окна, но без всякого отклика. Он шел верхом, он по-пластунски продвигался низом. Связался со всеми основными районами московского Большого кольца – как они называются? я не москвич – Дровоедово, Зеленая Плесня, Безостаткино, Паскудня и другие. Услыхал, что президент страны интересуется милыми детьми и животными существами. Год назад Вадим выпустил в Италии папку портретов самых юных натурщиц и натурщиков, каждого с каким-нибудь славным животным под странным названием «Зоопарк животных и детей». Полуодетая девочка с лайкой на шлейке, голый мальчик, ведущий гигантскую черепаху, пара мальчишек с преувеличенной в размерах стрекозой, связанной розовым шнурком с их зачаточной пипкой. Портреты двойного формата были на листах толстой бежевой рисовальной бумаги с рваными, на возрожденческий манер, тремя краями и застегивалась на две кожаные пуговицы, вокруг которых нужно было обмотать с осторожностью тонкие нитки из чистого шелка. Ничего не могу сказать, папка была интересная. Он послал эту папку заказной бандеролью на имя самого президента.

И вдруг ему улыбнулась удача, будто солнце глянуло в пробел из покрытого темными тучами зимнего неба. Бандероль превзошла ожидания. Вадим получил письмо за подписью руководителя аппарата Правительства. Письмо обещало полностью поменять его жизнь – ему была присвоена новая, неслыханная, учрежденная недавно награда, весть о которой уже целый год волновала Россию. Современная российская интеллигенция ценила ее выше всех других призов, выше Ленинской премии, если бы она еще существовала. Бандероль была только последней деталью. С помощью влиятельных друзей, появления в нужное время в отмеченных властью и удачей местах, путем разных взяток, подарков и обещаний получил он наконец эту награду – белую породистую суку из помета президента.

<…>

Сначала по почте пришли суровые условия выдачи суки, изданные на лощеной государственной бумаге:

Суку беречь как зеницу ока.

Преждевременная гибель животного – измена Родине.

Охранять чистоту породы.

Не допускать мужской персонал к интимности самки.

Полностью удовлетворять все природные потребности суки.

Запрещать кратковременную, случайную и кустарную случку.

Вопросы случки в Париже решает посольство.

Потомство сукино сдавать в специальную службу пометов в Москву.

Если прямо из Парижа, просить помощи в консульстве.

Премию доставили по месту проживания в отеле. Правда, суку он получил, но разрешения на вывоз еще нет – помет президента под особым контролем. Семеныч должен был прожить в Москве полгода, пока собирались сведения о его местожительстве, об условиях жизни собаки во враждебной стране и доходах хозяина. Через полгода разрешение получено все еще не было. Вадим нанял суке дорогую московскую гувернантку и, полный гордости, вернулся во Францию.

Тут ему предстояло уладить дело с черным лабрадором, к которому он успел привязаться. Было ясно, что капризное президентское женское начало несовместимо с открытым и прямым мужским началом его найденыша. Лабрадором придется пожертвовать. Он предлагал его всем знакомым и в последнюю минуту все-таки пристроил к дантисту Саше с обещанием, что тот разрешит ему, Вадиму, хотя бы раз в месяц его навещать.

Однажды я сидел за скромной порцией устриц на террасе ресторана Dôme на бульваре Монпарнас, и нищий попросил у меня милостыню устрицей. Я поколебался, но не дал и протянул ему пятерку. Бомж билет оттолкнул и в обиде ушел. Я рассказал это Cеменычу.

– В каком ресторане? – спросил он.

– Знаешь Dôme на Монпарнасе, напротив Ротонды?

Семеныч, оказывается, знал.

– Когда я буду в эпицентре своей славы...

– Осторожно! В эпицентре можно взорваться, – ответил я разумно.

Вадиму это тогда не понравилось.

Вернувшись из Москвы, он мне немедленно позвонил и позвал к нему заехать. Я ответил согласием.

– Созвонимся! – бросил он.

Целый день назавтра мне отвечал автомат, а потом я дозвонился и приехал в знакомую мастерскую.

– Я звонил тебе вчера, – начал я. – Но телефон молчал.

– Вчера ко мне прислали женский экскурсион, – радостно ответил мне Вадим, сочетав воедино слова «батальон» и «экскурсия», хотя все факты изложил он правильно: к нему действительно прислали из России батальон женских кадров. Страны Запада давно уже заполонили длинноногие девушки с идеальными формами, взращенные в подвалах ФСБ. Бабами закидаем – лозунг в действии.

– И ты возил их по городу?

– Да.

– Надеюсь, они были благодарны?

– Еще как! Даже две персонально.

– Смотри, Вадим, не растрачивай себя понапрасну. Годы уже не те, и энергия не та.

– Ты, наверное, прав... Немного силы и немного воли, вот чего бы мне еще хотелось в жизни, – мудро, даже как-то по-еврейски, ответил мне Семеныч, чем меня даже поразил, что с ним случалось все реже. – А что? Даже если я не вознесусь на самые вершины, то ведь и не упаду ниже мне положенного.

Тут он мне и рассказал о президентской собаке.

– Но знаешь, не хочу тебя огорчать, – сказал я, – говорят, теперь есть награда важнее.

– Какая?

– Брюки с президентского бедра.

– Плохая шутка! – рассердился Семеныч.

– Мне сказали знающие люди. Не хочешь, не верь.

Семеныч явно забеспокоился.

Но оказалось, что сука может тоже принести счастье.

Через неделю я шел по бульвару Распай и, свернув на Монпарнас, увидал усталого, но светящегося счастьем Вадима. Он сидел на открытой веранде ресторана Dôme с тарелкой устриц в радостной руке и раздавал их бомжам, подходившим друг за другом.

– Видишь? – обвел Вадим широким жестом пир клошаров. – Я сегодня подписал контракт с галереей! И с какой – самой лучшей русской галереей в Париже!

Я узнал, что в Париже есть русские галереи.

– Такая сука даром не проходит! Теперь грядут премии, скоро увидишь! Вот, отмечаю, по твоему, друг, примеру! – и он сверкнул усталым глазом.

Мой пример был скорее обратный: я им устриц своих не отдал и не собирался. Но я видел Семеныча на вершине успеха, в ореоле долгожданной славы. Разумеется, слава эта была односторонней, я бы назвал ее – слава с Востока.

Президентская сука начала свое действие.

Слух про нее прошел по всей Руси великой.

<…>

Все вручатели российских премий, от малых до крупных, по всем углам страны дружно взяли на изготовку.

Владимир МАРАМЗИН